Актуальность темы. Первая мировая война как социальное и историческое явление - уникальна. С точки зрения анализа историографии, она сравнима разве, что с историографией Второй мировой войны. Об этой войне отечественными и зарубежными авторами написаны многие сотни монографий, десятки тысяч брошюр и статей1.

Несмотря на обилие публикаций по истории Первой мировой войны, ряд сюжетов остается до сих пор недостаточно изученным. В их числе - проблема патриотизма населения воюющих государств, в том числе и в Российской империи. Однако в последнее время и в этом направлении наметилось определенное движение2.

Невнимание к этой важной составляющей истории Первой мировой войны со стороны ученых объясняется несколькими причинами. Во-первых, в ходе войны российская печать по агитационному прямолинейно освещала этот вопрос в газетах, журналах, альбомах, брошюрах, специальных бюллетенях и других публикациях. Эти издания были, с одной стороны, субъективным отражением действительности, подавляющая их часть ангажировалась политиками, стоявшими у власти. Политические партии и движения, находившиеся в оппозиции к монархии, а позже к Временному правительству, не обладали мощью государственных средств массовой информации. В силу этого их позиции

ГСм^ например: Первая мировая война: Указатель сочинений 1914-1993/Составители. В.И.Бабенко, Т.М.Демина. - М., 1994; Козенко Б.Д. Отечественная историография Первой мировой войны//Новая и новейшая история. 2001. № 3. Первая мировая война. Сборник статей. М. 1968.

2Ян Хубертус Русский патриотизм во время Первой мировой войны//Россия, 1856-1917 и Германия, 1871-1918: Две империи в историографии и школьных учебниках. - СПб, 1998; Юрий М.Ф. Буржуазные военно-общественные организации в период Первой мировой войны 1914-1918 гг. - М, 1998; Сенявская Е.С. Психология войны в 20 веке: Исторический опыт России - М., 1999. по поводу патриотизма россиян были менее заметны. С другой стороны, публикации времен Первой мировой войны, имевшие отношение к патриотизму населения, являлись не только и не столько субъективным отражением действительности, сколько мощным фактором идеологического воздействия на сознание всех социальных слоев населения Российской империи.

Во-вторых, послевоенная история нашего государства стала наполняться качественно новыми и сложными по своей структуре событиями, осмысление и освещение которых заняло основные силы историков.

В-третьих, в условиях утверждения советской власти попытка разобраться в природе российского патриотизма времен Первой мировой войны не просто не представляла научного интереса, а являлась «идеологически вредной», если не враждебной, поскольку в государстве рабочих и крестьян прочно утверждалась идея о том, что у рабочих эксплуататорского государства, в том числе дореволюционной России конца XIX - начала XX вв. нет своего отечества, а следовательно, не может быть и патриотизма. Не случайно из советской историографии выпал термин «Вторая отечественная война», который до Октябрьской революции был широко распространен не только в печати, но и в представлениях населения России. Последствия подобного подхода к оценке событий 1914-1918 гг. в нашей стране ощущаются до сих пор. Это, в частности, нашло свое отражение в том, что в отечественной историографии на протяжении более 80 лет - вплоть до настоящего времени - отсутствует как имя собственное обозначение боевых событий времен Первой мировой войны, происходивших на территории Российской империи и за пределами ее границ при участии Российской армии. И это в то время, когда не только в историографии нашего государства, но и в сознании россиян и всех жителей бывшего Советского

Союза твердо закрепилось понятие Великой Отечественной войны как центрального события Второй мировой войны.

В-четвертых, начавшаяся через четверть века Вторая мировая война явилась столь сложным и масштабным явлением, что невольно затмила для ученых историю предыдущей Первой мировой войны, несравненно уступавшей ей по числу участвовавших стран, по количеству втянутых в войну людей и по результатам трагических последствий.

В силу этих и ряда других причин тема патриотизма россиян осталась в стороне от научных интересов историков. За многие десятилетия в СССР, в России, за рубежом не было опубликовано ни одной обобщающей работы, в которой бы история российского патриотизма нашла всестороннее отражение. До настоящего времени история российского патриотизма времен Первой мировой войны не просто представлялась в усеченном виде, а сводилась к примитивному противоборству двух мнений. Первое если не отрицало патриотизм, то считало его псевдопатриотизмом, второе идеализировало и приукрашивало его. Следует отметить, что любой патриотизм, в том числе и российский периода Первой мировой войны, следует, во-первых, рассматривать в динамике разворачивавшихся событий и, во-вторых, видеть его как явление дифференцированное, зависевшее от многочисленных факторов (социальной и национальной принадлежности, образования, воспитания, возраста, географического местонахождения И т.д.).

Результат этого процесса формировал столь сложное и неоднозначное явление, как российский патриотизм, который можно разделить на два вида: патриотизм государственный, связанный с осуществлением политики Российской империи, и народный, возникший на волне противодействия вражескому вторжению на земли нашей страны. Понятие патриотизм многозначно по своему содержанию. В нем отражаются позиции, настроения, взгляды различных групп населения, оно исторично по своей сути. Исторические элементы патриотизма в виде привязанностей к родной земле, языку, традициям формируются уже в древности. Ко времени вступления в Первую мировую войну Российская империя относилась к числу средне развитых капиталистических стран Европы со значительными феодальными пережитками в деревне. Принятые в 1906 г. "Основные законы" до определенной степени ограничивали самодержавие, но не изменили его суть.

Основным идеологическим постулатом по-прежнему оставалась триада: "Православие, самодержавие, народность". Архаика общественных отношений налагала определенные особенности на формирование патриотических настроений населения страны.

Цель. Основной целью работы является анализ, изучение и осмысление всех проявлений патриотизма в России в годы Первой мировой войны как "сверху" (правящие классы), так и "снизу" (стихийный, народный патриотизм).

Для достижения этих целей решались следующие задачи:

Исследовались истоки и содержание верноподданнических чувств различных социальных слоев Российской империи;

Рассматривался опыт проведения добровольных пожертвований частных лиц и организаций;

Изучались роль учреждений и организаций, созданных царской семьей и общественных организаций по оказанию помощи раненым, а также в поддержание патриотических настроений российских подданных.

Определялось место и роль общественных патриотических организаций в социальной и политической жизни России; выявлялась деятельность православного духовенства в организации медицинской помощи больным и раненым воинам русской армии.

Первая мировая война стала испытанием всей общественной и государственной системы Российской империи на прочность. Вступление России в войну вызвало взрыв патриотизма в различных слоях общества, который принял весьма разнообразные формы. Однако, патриотический порыв продолжался не долго и по мере ухудшения положения на фронте стал угасать. Меры, принимаемые правительством и общественными и политическими организациями, для удержания патриотических настроений на высоком уровне не дали результатов, хотя силы и средства были затрачены значительные. Таким образом, идеологическое обеспечение войны, несмотря на все усилия, было проиграно. Военное лихолетье смыло общественный патриотизм, как и монархию, но патриотизм не исчез, а приобрел новую специфику в изменившихся социальных условиях.

Идеологическая обработка населения в годы Первой мировой войны не принесла ожидаемых результатов. Солдат-крестьянин не хотел воевать до победного конца. Нацию не удалось сплотить на патриотических лозунгах. Ответ на вопрос: "Как и почему это произошло?" является актуальным и сегодня.

Степень изученности проблемы. Изучение истории Первой мировой войны началось сразу после ее начала. Однако на этом этапе оно носило публицистический характер, в этот период появилась основная масса материалов, рассказывавшая о патриотических настроениях россиян.

Начиная с 1914 г. из печати начали выходить многочисленные публикации, посвященные проявлению патриотизма тех или иных категорий военнослужащих. Именно военнослужащие стали главным объектом внимания тех, кто освещал в печати состояние духа населения империи. Все без исключения публикации носили не исследовательский, а откровенно агитационно-пропагандистский характер, что, безусловно, было продиктовано временем. Анализ публикаций показывает, что наибольшее внимание уделялось пропаганде казачества, поскольку эта часть воинства олицетворяла собой наиболее подготовленную к вооруженной борьбе социальную группу населения. Год спустя эта историографическая тенденция не ослабевала, а география подобной литературы продолжала расширяться.

Многие публикации освещали одновременно подвиги всех категорий военнослужащих. Появились многочисленные новые периодические издания, значительное место среди которых занимали альманахи, еженедельники, всевозможные вестники, хроники и т.д.

Важную роль в издании литературы военно-патриотической направленности играли общественные организации и частные предприятия, которые в силу своей лояльности по отношению к верховной власти пользовались ее моральной и материальной поддержкой. Об этом свидетельствуют взаимоотношения с государственными органами и результаты деятельности Скобелевского комитета, издательства Б.А.Суворина, В.А.Березовского и др. Государственные интересы и частные интересы предпринимателей совпадали и были залогом совместных действий.

В издательской деятельности государственных, религиозных и большинства частных структур, занимавшихся издательско-полиграфической работой, на протяжении всего периода войны прослеживалась хорошо отлаженная система влияния на патриотический настрой всех слоев российского населения. Многочисленные брошюры издательств И.Д. Сытина, В.А.Березовского были посвящены самым актуальным вопросам патриотизма. Деятельность, осуществляемая в интересах власти в годы Первой мировой войны, давала определенные результаты.

Издания, проводившие в жизнь, политику государства, освещая патриотический подъем российского населения, и в первую очередь фронтовиков оставляли без внимания негативные явления, умалчивали о многочисленных антипатриотических поступках, включая братания с противником, особенно в 1916 - начале 1917 гг. . Печатные материалы оппонентов издавались и распространялись нелегально или полулегально и несоизмеримо меньшим тиражом. Использование газетных материалов давало возможность широкого представления, в зависимости от направленности издания, различного отношения к происходящему отдельных общественных партий и групп.

Специальный журнал Российского Общества Красного Креста "Вестник Красного Креста" также давал возможность публиковать списки жертвователей и пожертвованные суммы для оказания помощи раненым и больным. Эти издания дали возможность объективно анализировать организацию помощи раненым и больным.

В 20-е - до конца 30-х гг. "патриотизм" трактовался только негативно, использовалась терминология как "квасной", "шовинистический"1. Это отражено в работе Б.Б.Граве, М.Н.Покровского и в 5 томном исследовании "История гражданской войны в СССР

Граве Б.Б. К истории классовой борьбы в России в годы империалистической войны (июль 1914 - февраль 1917). Пролетариат и буржуазия. - М. - Л., 1926.

1917-1922 гг.)1. В работе М.Н.Покровского гневно осуждаются "отвратительнейшие манифестации студенческой молодежи, имевшие место в первые дни после объявления войны" .

В 60-е - 70-е гг. происходит настоящий перелом в оценках и интенсивности изучения истории России в период Первой мировой войны. В это время выходят в свет многочисленные работы советских историков, сформировавшихся как исследователи в период "оттепели". Они получили возможность непредвзято и относительно свободно подойти к осмыслению целого ряда проблем, связанных с историей России в годы Первой мировой войны. В результате появился ряд блестящих исследований по различным аспектам истории России периода Первой мировой войны. И хотя, отдельно вопрос патриотизма в них не поднимался, тем не менее, он затрагивался.

В первую очередь, это касается классической работы В.С.Дякина "Русская буржуазия и царизм в годы Первой мировой войны"3. Впервые в этом исследовании были выделены хронологические периоды патриотических общественных настроений:

1914 г. - патриотический подъем (патриотическое "единение" перед лицом врага внешнего);

1915 г. патриотическая "тревога" (со времени начала отступления русской армии - весна - лето 1915);

Спад патриотизма (конец 1916 - начало 1917 гг.) связан с общенациональным кризисом в стране.

История гражданской войны в СССР (1917-1922 гг.) в 5 т. 2-е изд. -М.: ОГИЗ,

Покровский М.Н. Империалистическая война. Сб.статей - М.: Соцэкгиз, 1934.

3Дякин B.C."Русская буржуазия и царизм в годы Первой мировой войны". Л., Наука, 1967.

О патриотических настроениях 1914-1917 гг., в той или иной мере,

12 3 упоминалось в работах: И.В.Бестужева, В.И.Бовыкина, Э.Н.Бурджалова, Р.Ш.Ганелина4, В.А.Емеца5, Н.П.Ерошкина6, А.В.Игнатьева7, А.Г.Слонимского8, В.И.Старцева9, С.В.Тютюкина10, Е.Д.Черменского11 и др. Бестужев И.В. Борьба в России по вопросам внешней политики. (1906-1910). -М., 1961.

2Бовыкин В.И. Очерки истории внешней политики России (конец XIX в. - 1917 г.). -М., 1960.

Бурджалов Э.Н. Вторая русская революция. Москва. Фронт. Периферия. -М.: Наука, 1971.

4Ганелин Р.Ш. Россия и США. 1914-1917. Очерки истории русско-американских отношений. - Л.: Наука, 1969.

5Емец В.А. Очерки внешней политики России в период Первой мировой войны.-М.: Наука, 1977. бЕрошкин Н.П. Самодержавие накануне краха. - М.: Просвещение, 1977. Игнатьев А.В. Русско-английские отношения накануне Первой мировой войны

1908-1914 гг.).-М.: Соцэгиз, 1962. g

Слонимский А.Г. Катастрофа русского либерализма. Прогрессивный блок накануне и во время Февральской революции. - Душанбе: Инфрон, 1975.

9Старцев В.И. Русская буржуазия и самодержавие в 1905-1917 гг. - Л.: Наука,

10Тютюкин С.В. Оппозиция его величества (Партия кадетов в 1905-1917 гг.)//В.И.Ленин о социальной структуре и политическом строе капиталистической России. - М., 1970. иЧерменский Е.Д. IV Государственная дума и свержение царизма в России. -М.: Мысль, 1976.

В первые послевоенные годы военные теоретики, а также историки, среди которых было немало участников и очевидцев боев, глубоко и подробно изучили и осветили в печати военную и военно-экономическую сторону проблемы1. В последующие годы эта тенденция сохранялась вплоть до рубежа 80-х - 90-х гг. и о патриотизме россиян в отечественной литературе, как правило, упоминалось от случая к случаю.

В последнее время в отечественной исторической печати появился ряд новаторских публикаций, в которых значительное место уделено и патриотическому аспекту. В монографии хабаровского исследователя Т.Я.Иконниковой первая глава целиком посвящена проявлениям патриотизма различных слоев населения Дальнего Востока в период о

Первой мировой войны. В частности, Т.Я. Иконникова, анализируя события, происходившие в то время на Дальнем Востоке, отмечала два направления в проявлении патриотизма:

Сидоров A.JI. Финансовое положение России в годы Первой мировой войны. М. Изд. АН СССР. 1960.

2Емец В.А. Очерки внешней политики России в период Первой мировой войны. М. Наука, 1977.

3Иконникова Т Я. Дальневосточный тыл России в годы Первой мировой войны. - Хабаровск, 1999. - С. 241-296.

1). Оказание помощи раненым на фронте (создание новых койкомест, закупка медицинского оборудования, медикаментов и перевязочных материалов, сбор средств, продовольствия, одежды и обуви для раненых).

2). Благотворительная деятельность в пользу армии.

В целом ряде специальных работ, посвященных Первой мировой войне был поставлен вопрос о благотворительности как специфической форме проявления патриотизма1.

В 80-е г. попытки изучения менталитета и социального поведения рабочих, крестьян, солдат в период Первой мировой войны предприняли Л.А.Булгакова, Е.Ю.Дубровская, О.С.Поршнева. Так, Л.А.Булгакова рассмотрела вопросы, связанные с помощью солдатским семьям, Е.Ю.Дубровская обратила внимание на то, что Первая мировая война привела к усилению патриотизма, ксенофобии, формированию образа врага, к нарастанию бытового национализма. О.С.Поршневой удалось

Иванова Н.М. Милосердие и благотворительность в годы Первой мировой войны 1914-1917 гг.: (на материалах Петрограда): Автореферат-диссертация кандидата исторических наук. - СПб, 2002; Асташов А.Б. Союзы земств и городов и помощь раненым в Первую мировую войну// Отечественная история. 1992 № 6 и др.

Булгакова JI.A. "Привилегированные бедняки: помощь солдатским семья в годы Первой мировой войны//. На путях к революционным потрясениям. СПб. 2001. С.431-433

3Дубровская Е.Ю. "Русские военнослужащие в Финляндии в годы Первой мировой войны". Образы России в научном, художественном и политическом дискурсах (история, теория, педагогическая практика). Петрозаводск. 2001. Материалы научной конференции. 4-7 сентября 2001. С. 166-172. проследить, как патриотические чувства преобладавшие в начале войны сменились ростом недоверия "низов" к власти и имущим слоям населения не только в результате неудач в войне и углубления внутриполитического кризиса, но и в результате несоответствия народных представлений о справедливом распределении тягот войны между различными слоями общества1.

Весьма удачной оказалась попытка Е.С.Сенявской рассмотреть, с точки зрения исторической психологии, изменение настроений различных слоев общества в годы Первой мировой войны, она также показала, те средства идеологического воздействия, которыми пользовалась власть для воздействия на личный состав армии и общества в целом2.

Е.Е.Сенявской и Г.И.Злоказовым были сделаны интересные наблюдения над письмами солдат с фронта. В частности, обращено внимание на то, что солдатские письма это вполне самостоятельный массив источников - коллективных и индивидуальных. В них отражаются настроения семей в период войны. Усиление патриотизма воюющих в начале войны и снижение его по мере затягивания военных действий. Рассуждения этих людей, выраженные в бесхитростной форме на уровне обыденного сознания были созвучны настроениям тысяч других фронтовиков, желавших скорейшего прекращения войны и изменения к лучшему своего социального положения. енявская Е.С. "Менталитет и социальное поведение рабочих, крестьян и солдат в период Первой мировой войны". 1914 - март 1918 (рецензия на работу Поршневой О.С.).//Отечественная история. 2001., № 1, С. 192-194.

Сенявская Е.С. Человек на войне. Историко-психологические очерки, М.1997.

3Злоказов Г.И. Солдатские письма с фронта в канун октября. Общественно-политический журнал Россия XXI в., № 9-10, 1998 . С.37-42.

Анализ историографии последних лет позволяет сделать вывод о том, что на рубеже этого столетия у российских историков интерес к событиям Первой мировой войны значительно возрос. В частности, это подтверждает проведение различных научных конференций, посвященных тем или иным аспектам войны1. На этих форумах время от времени периодически затрагивались те или иные вопросы, связанные с патриотизмом. Для зарубежных историков этот вопрос как объект научного исследования до недавнего времени интереса почти не представлял, если не считать небольшого числа монографий и некоторых усилий, предпринятых ими в связи с участием в научных форумах,

Первая мировая война. Дискуссионные проблемы. Под редакцией акад.Ю.А.Писарева. М. Наука. 1994.

Базанов С.Н., Рудая Е.Н. Россия и окончание Первой мировой войны: («Круглый стол» в Институте российской истории РАН) // Отечественная история. -1999. - № 4; Первая мировая война: История и психология: Материалы российской, научной конференции, 29-30 ноября 1999 г., Санкт-Петербург. - СПб.: Нестор, 1999.// Война и политика: власть и общество в России в 1914-1917 гг.//Россия в Первой мировой войне. Материал международной конференции (1-5 июня 1998 г.). СПб.2000. проводившихся в России1. Вместе с тем, нельзя не признать, что зарубежными коллегами делаются небезуспешные попытки в изучении российского патриотизма.

Об этом, в частности, свидетельствует фундаментальное исследование профессора из США А.Линдермайер. Ее научные интересы обращены к изучению соотношения правительственной и общественной помощи нуждающимся. Благотворительность в научном творчестве А.Линдермайер рассматривается как специфическая форма патриотизма, имеющая глубокие нравственные корни. Определенный вклад в изучение патриотической тематики внесли также работы П.Гатрелл и Хубертус Фон Ян.

Хронологические рамки исследования включают период с августа 1914 г. до февраля 1917 г., в ходе которого патриотизм различных слоев населения претерпевал качественные изменения.

Первая мировая война: проблемы истории: Материалы международной научно-практической конференции, 3-4 ноября 1994 г. Ставрополь: СГПУ, 1994.

2Lindermeyr A.Poverte is Not a Vise: Charity, Society and the State m.Russia. -Princeton university Press, 1996.

3Например, Гатрелл П. Беженцы в России в годы Первой мировой войны // Исторические записки. - 2001. - 4 (122); Хубертус фон Ян - Русские рабочие, патриотизм и Первая мировая война.; Рабочая интеллигенция России в эпоху реформ и революций 1861 - февраль 1917 г. СПб 1997. С.393; Он же Русский патриотизм во время Первой мировой войны// Россия 1856-1917 и Германия 1871-1918: Две империи в историографии и школьных учебниках. - СПб, 1998.

Объект и предмет исследования. Объектом исследования является патриотизм, как феномен общественного сознания. Предметом -патриотические настроения россиян времен Первой мировой войны, динамика патриотических настроений людей в контексте событий указанного периода.

Научная новизна полученных результатов состоит в том, что предпринято первое цельное и детальное в отечественной историографии исследование патриотических настроений русского общества в годы Первой мировой войны. Удалось выявить место и роль общественных патриотических организаций в социальной и политической жизни России 1914-1917 гг., исследованы истоки и содержание верноподданнических чувств различных социальных слоев Российской империи, проанализирован опыт проведения добровольных пожертвований частных лиц и организаций, а также установлено влияние государственной и общественной помощи фронтовикам и членам их семей на развитие патриотических чувств российских подданных.

Источниковая база исследования.

В данном исследовании собраны архивные материалы, публикации документов, периодическая печать, листовки, письма дневники, мемуары. Использованы материалы двух архивов: Государственный архив Российской Федерации и Российский государственный исторический архив. Изучены материалы 18 фондов.

Исследование фондов РГИА позволило проанализировать деятельность Канцелярии министра внутренних дел (Ф.1282), связанную, в частности, с вопросами общественного движения в России. В Департаменте общих дел МВД (Ф.1284) представляют интерес дела о крестьянских волнениях, переписка с губернаторами, петроградским градоначальником и другими должностными лицами, отчеты и еженедельные донесения губернаторов, что позволило составить представление о положении дел в губерниях, о настроениях различных слоев населения.

В первую очередь, привлекались те материалы, которые позволили составить представление о настроениях различных слоев населения в годы Первой мировой войны. Так, например, Князь Д.Л.Вяземский во время войны состоял в должности начальника 17-го передового отряда Красного Креста. Ряд материалов из фонда князей Вяземских (Ф.1623. Оп.1) позволил создать некоторое представление о работе земств, вошедших во Всероссийский земской союз. Журналы междуведомственного совещания для рассмотрения проектов представлений гражданских ведомств в Совет Министров об ассигновании чрезвычайных сверхсметных кредитов на расходы военного времени, позволили яснее представить систему финансирования деятельности различных организаций и ведомств в деле организации медицинской помощи больным и раненым воинам (Ф.1414. Оп.1).

Анализ документов ГАРФ (Ф.102 Оп.233. Д.999) дает основание полагать, что вопрос развития патриотизма рассматривался высшим политическим и военно-политическим руководством страны как дело государственной важности, нуждавшееся в непрерывном руководстве и управлении всех государственных институтов. Большой интерес представляют личные фонды государственных и политических лидеров России периода Первой мировой войны: Б.В.Штюрмера, М.В.Родзянко, П.Н.Милюкова и других. Так, в фонде (579) П.Н.Милюкова есть материалы по Всероссийскому союзу городов и Земскому союзу. В фонде Б.В.Штюрмера (Ф.627) - приведены проект обращения Б.В.Штюрмера к Государственной Думе; сводки о настроениях в думских группах и общественных кругах в связи с роспуском Государственной Думы и др. В фонде 1276 (Государственная Дума) хранятся стенограммы с закрытых заседаний Государственной Думы за весь период войны, которые не подлежали опубликованию в печати, а также коллекция памфлетов "на злобу дня", в которых отражались общественные настроения и состояние дел организации помощи армии и населению.

Важную роль в исследовании проблемы сыграли опубликованные сборники документов. К ним относятся Уставы общественных организаций. В общей сложности проанализировано около 50 изданий. Особую ценность представляют отчеты общественных организаций, списки их членов, издававшиеся в 1914-1917 гг. в Петрограде, Москве, Киеве и других городах. К сожалению, в послевоенные годы сборников документов, дающих представление об изменениях патриотических настроений российского населения в 1914-1917 гг., почти не издавалось.

Представления людей о войне зафиксированы в различных источниках. Официальная точка зрения, отражалась, как правило, во фронтовых, армейских газетах и листовках и носила пропагандистский характер. К ним также относятся боевые донесения, доклады, опросные листки, содержащие информацию о настроениях. Большую ценность представляют периодические издания 1914-1917 гг., позволяющие выявить и систематизировать многочисленные факты проявления патриотических настроений российскими гражданами. Фактический материал, освещающий проявления патриотизма, содержится в газетах: "Утро России", "Биржевые ведомости", "Речь", "Новое время", "Вечернее время", "Петроградские Ведомости" и др. В журналах "Война и герои", журнал Всероссийского союза городов, Вестник Красного Креста и др.

Следующий вид источников - это источники личного происхождения - письма, дневники, воспоминания, в которых переплелись взгляды, сложившиеся под влиянием пропаганды и собственные убеждения. В письмах с фронта отражается мнение той части народа, которая вела непосредственную борьбу с противником, а письма из тыла опосредованное влияние военных событий на сознание людей. Большое значение имеют также воспоминания военных: бывшего военного министра Временного правительства А.И. Верховского1. Заметный интерес представляют воспоминания генерала от инфантерии А.А. Брусилова, ставшего для своего поколения "совестью" российского офицерства. Весьма содержательны и воспоминания участника Первой мировой войны, ставшего впоследствии министром обороны СССР, Маршала Советского Союза Р.Я. Малиновского. Фундаментальностью и логикой изложения отличаются мемуары графа А.В.Игнатьева, явившиеся на взлете перестройки едва ли не самым популярным изданием не только у историков, но и у широкого круга читателей4. Эта книга издавалась в СССР и раньше, однако именно на рубеже 80-90-х гг. она стала наиболее заметной. Тогда же в нашей стране были переизданы печатавшиеся задолго до этого мемуары А. И.Деникина3. Особый интерес представляют воспоминания трех бывших военных министров Российской империи6. Среди воспоминаний иностранцев следует отметить как недавно опубликованные мемуары французского

Верховский А.И. На трудном перевале. - М.:Воениздат, 1959. 2

Брусилов А.А. Мои воспоминания. - М.:Воениздат, 1963. Малиновский Р.Я. Солдаты России. - Киев, 1986.

4Игнатьев А.В. 50 лет в строю: (Воспоминания русского военного дипломата). -М.:Правда, 1989.-Т.1-2.

5Деникин А.И. Путь русского офицера. - М.:Прометей, 1990 бРедигер А.Ф. История моей жизни: Воспоминания военного, министра. - М., 1999. Сухомлинов В.А. Воспоминания. - М., 1926; Поливанов А.А. Девять месяцев во главе Военного министерства (13 июня 1915 г. -13 марта 1916 г. // Вопросы истории. -1994. -№2,3, 5, 7-12. военнослужащего Пьера Петн1, так и уже издавшиеся книги французского посла М.Палеолога и английского посла Дж.Бьюкенена в России.

Методологической основой диссертации являются принципы историзма, объективности и научной достоверности. Решение поставленных задач достигалось путем комплексного анализа источников. Исторические события, подвергались последовательному, всестороннему и логическому анализу. Выяснялись их взаимосвязи и взаимообусловленность. Использованы методы: исторической психологии, проблемно-хронологический, статистический.

Положения, выносимые на защиту:

Патриотизм играл важную роль в жизни российского общества в период Первой мировой войны, способствовал усилению эффективности работы тыла по обеспечению фронта всем необходимым, улучшал боевой потенциал российской армии;

Деятельность государственных институтов, общественных организаций имела всероссийский характер, вносила заметный материальный и моральный вклад в обеспечение боеспособности российской армии, поддержание морального духа россиян на фронте и в тылу, способствовала созданию мощной системы мер по обеспечению добровольного сбора пожертвований частными лицами и организациями;

Российская публицистика вносила заметный вклад в патриотическое воспитание населения России. Присутствие антигерманских настроений было закономерным явлением в период войны и явилось одним из существенных элементов проявления российского патриотизма;

Пети П. Русские в составе французской армии во время Великой войны 19141918 гг. // Военно-исторический журнал, 1998., № 3.

2Палеолог М. - Царская Россия во время мировой войны. Пг. - М. Изд-во Пг. 1923; Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата. М.-Пг. 1923.

Результативность усилий царизма, политических и общественных сил, по поддержанию высокого патриотического духа армии и населения, оказалась в итоге низкой. Широким слоям крестьян и рабочих цели и задачи войны так и остались непонятны.

Теоретическая и практическая значимость работы. Одним из важных теоретических результатов исследования является осмысление и анализ понятия патриотизма и конкретных форм его проявления в годы Первой мировой войны в России. Материалы и выводы исследования могут быть использованы в учебном процессе в вузах при чтении общих курсов по отечественной истории, а также курсов по выбору по истории Первой мировой войны.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и списка используемой литературы и источников.

На правах рукописи

УДК 947.083.76

БОРЩУКОВА ЕЛЕНА ДМИТРИЕВНА

«Патриотические настроения россиян в годы

Первой Мировой войны».

Специальность 07.00.02 – отечественная история

диссертации на соискание ученой степени

кандидата исторических наук

Санкт-Петербург 2002 2

Работа выполнена на кафедре русской истории Российского государственного педагогического университета им.А.И.Герцена

Научный руководитель д-р исторических наук, проф. А.В.Смолин

Официальные оппоненты д-р истор. наук, профессор С.Н.Полторак, канд.истор.наук Куликов С.В.

Ведущая организация Санкт-Петербургский государственный университет

Защита состоится 19 декабря в 16.30 часов на заседании Диссертационного Совета Д 212.199.06 по присуждению ученой степени доктора исторических наук в Российском государственном педагогическом университете им.А.И.Герцена по адресу: 191186, Санкт-Петербург, наб.р.Мойки, 48, корп.20, ауд.212.

С диссертацией можно ознакомиться в фундаментальной библиотеке РГПУ им.А.И.Герцена (СПб, наб.р.Мойки, 48, корп.5)

Ученый секретарь Диссертационного Совета кандидат исторических наук, доцент Г.К.Шлыкова I.

Общая характеристика работы

Актуальность темы. Понятие о патриотизме многозначно по своему содержанию. В нем отражаются позиции, настроения, интересы различных групп населения, оно исторично по своей сути. Исторические элементы патриотизма в виде привязанностей к родной земле, языку, традициям формируются уже в древности. Ко времени вступления в Первую мировую войну Российская империя относилась к числу средне развитых капиталистических стран Европы со значительными феодальными пережитками в деревне. Принятые в 1906 г. "Основные законы" до определенной степени ограничивали самодержавие, но не изменили его суть. Основным идеологическим постулатом по прежнему оставалась триада: "Православие, самодержавие, народность". Архаика общественных отношений обуславливала определенные особенности и формирования патриотических настроений населения страны.

Первая мировая война стала испытанием на прочность всей общественной и государственной системы Российской империи.

Вступление России в войну вызвало взрыв патриотизма в различных слоях общества, который принял весьма разнообразные формы. Однако, патриотический подъем продолжался не долго и по мере ухудшения положения на фронте пошел на спад. Меры, принимаемые правительством, общественными и политическими организациями, для удержания патриотических настроений на высоком уровне не дали результатов, хотя силы и средства были затрачены значительные. Таким образом, идеологическое обеспечение войны, несмотря на все усилия, было проиграно. Военное лихолетье смыло общественный патриотизм, как и монархию, но патриотизм не исчез, а приобрел новую специфику в изменившихся социальных условиях.

Идеологическая обработка населения в годы Первой мировой войны не принесла ожидаемых результатов. Солдат-крестьянин не хотел воевать до победного конца. Нацию не удалось сплотить на патриотических лозунгах. Ответ на вопрос: "Как и почему это произошло?" является актуальным и сегодня.

Несмотря на обилие публикаций по истории Первой мировой войны, ряд сюжетов остается до сих пор недостаточно изученным. В их числе – проблема патриотизма.

Степень изученности проблемы. Изучение истории Первой мировой войны началось сразу после ее начала. Однако на этом этапе оно носило публицистический характер, в этот период появилась основная масса материалов, рассказывавшая о патриотических настроениях россиян.

Все без исключения публикации носили не исследовательский, а откровенно агитационно-пропагандистский характер, что, безусловно, было продиктовано временем. Анализ публикаций показывает, что наибольшее внимание уделялось пропаганде казачества, поскольку эта часть воинства олицетворяла собой наиболее подготовленную к вооруженной борьбе социальную группу населения. Год спустя эта историографическая тенденция не ослабела, а география подобной литературы продолжала расширяться. Многие публикации освещали одновременно подвиги всех категорий военнослужащих. Появились многочисленные новые периодические издания, значительное место среди которых занимали альманахи, еженедельники, всевозможные вестники, хроники и т.д1.

В издательской деятельности государственных, религиозных и большинства частных структур, занимавшихся издательскополиграфической работой, на протяжении всего периода войны прослеживалась хорошо отлаженная система влияния на патриотический настрой всех слоев российского населения. Многочисленные брошюры издательств И.Д. Сытина, Б.А.Суворина, Б.А.Березовского были посвящены самым актуальным вопросам патриотизма. Деятельность, осуществляемая в интересах власти в годы Первой мировой войны, давала определенные результаты.

Издания, проводившие в жизнь политику государства, освещали патриотический подъем российского населения, в первую очередь фронтовиков, оставляли без внимания негативные явления, умалчивали о многочисленных антипатриотических поступках, включая братания с противником, достигшие своего апогея в конце войны. Печатные материалы оппонентов издавались и распространялись нелегально или полулегально и несоизмеримо меньшим тиражом.

Заметную роль в издании патриотической литературы играла Русская Православная Церковь. Ее публикации многотысячными тиражами распространялись на фронте и в тылу2.

Такие издания как "Русский Инвалид" (правительственное издание), "Русское Чтение" (газета либерального толка) были очень востребованы, также как и "Церковный Вестник" печатный орган Святейшего Синода, в котором публиковались сведения об участии церкви в деле организации медицинской помощи. Специальный журнал Российского Общества Красного Креста "Вестник Красного Креста" также давал возможность Первая мировая война. Указатель литературы 1914-1993..

Составители. В.И.Бабенко, Т.М.Демина. М.1994. // Козенко Б.Д.

Отечественная историография Первой мировой войны// Новая и новейшая история. 2001. № 3 С.3- Например, Чудесное на войне: Величайшая из великих войн с австро-немцами и турками за правду Божию, за свободу народов. - Пг.:

Синод, тип, 1916. – С.72 и др.

публиковать списки жертвователей и пожертвованных сумм для оказания помощи раненым и больным. Эти издания дали возможность объективного анализа организации помощи раненым и больным.

В первые послевоенные годы военные теоретики, а также историки, среди которых было немало участников и очевидцев боев, глубоко и подробно изучили и осветили в печати военную и военно-экономическую сторону проблемы1 и в последующие годы эта тенденция сохранялась вплоть до рубежа 80 – 90-х гг., о патриотизме россиян в отечественной литературе, как правило, упоминалось от случая к случаю.

В последнее время в отечественной исторической печати появился ряд новаторских публикаций, в которых значительное место уделено и патриотическому аспекту2. В монографии хабаровского исследователя Т.Я.Иконниковой первая глава целиком посвящена проявлениям патриотизма различных слоев населения Дальнего Востока в период Первой мировой войны3. В частности, Т.Я. Иконникова, анализируя события, происходившие в то время на Дальнем Востоке, отмечала два направления в проявлении патриотизма:

1. Оказание помощи раненым на фронте (создание новых койкомест, закупка медицинского оборудования, медикаментов и перевязочных материалов, сбор средств, продовольствия, одежды и обуви для раненых).

2. Благотворительная деятельность в пользу армии.

В целом ряде специальных работ, посвященных Первой мировой войне был поставлен вопрос о благотворительности как специфической форме проявления патриотизма4.

Зайончковский А.М.Мировая война 1914-1918. – М. 1931;

Например, Авдеев В.А. Пролог исторической трагедии: Рус.

мобилизация в июле 1914 г. // Военно-исторический журнал - 1994. - № 7;

Ганелин Р.Ш., Флоринский М.Ф. Российская государственность и Первая мировая война // Февральская революция. От новых источников к новому осмыслению: Сборник статей - М., 1997; Купцова И.В. "Когда пушки стреляют, музы молчат..."?: (Художеств, интеллигенция в годы Первой мировой войны)//Клио.-1997.-№ 1. - С.107-1,16; Базанов С.Н.

Демобилизация Русской армии//Военно-исторический журнал - 1998. - № Иконникова Т.Я. Дальневосточный тыл России в годы Первой мировой войны. - Хабаровск, 1999. - С. 241-296.

Иванова Н.М. Милосердие и благотворительность в годы Первой мировой войны 1914-1917 гг.: (на материалах Петрограда): Автореф.дис….

канд.истор.наук. – СПб, 2002; Асташов А.Б. Союзы земств и городов и помощь раненым в Первую мировую войну// Отечественная история. № 6 и др.

Попытки изучения менталитета и социального поведения рабочих, крестьян, солдат в период Первой мировой войны1 предприняли Л.А.Булгакова, Е.Ю.Дубровская, О.С.Поршнева. Так, Л.А.Булгакова рассмотрела вопросы, связанные с помощью солдатским семьям, Е.Ю.Дубровская обратила внимание на то, что Первая мировая война привела к усилению патриотизма, ксенофобии, формированию образа врага, к нарастанию бытового национализма2.

О.С.Поршневой удалось проследить, как патриотические чувства преобладавшие в начале войны, сменились ростом недоверия "низов" к власти и имущим слоям населения не только в результате неудач в войне и углубления внутриполитического кризиса, но и в результате несоответствия народных представлений о справедливом распределении тягот войны между различными слоями общества3.

Весьма удачной оказалась попытка Е.С.Сенявской рассмотреть, с точки зрения исторической психологии, изменение настроений различных слоев общества в годы Первой мировой войны, она также показала, те средства идеологического воздействия, которыми пользовались власти для воздействия на личный состав армии и общества в целом. Интересные наблюдения над письмами солдат с фронта были сделаны Г.И.Злоказовым5. Он, в частности, обратил внимание на то, что солдатские письма это вполне самостоятельный массив источников коллективных и индивидуальных. В них отражаются настроения солдат в период войны: усиление патриотизма воюющих в начале войны и снижение его по мере затягивания военных действий. Рассуждения этих людей, выраженные в бесхитростной форме, на уровне Булгакова Л.А. "Привилегированные бедняки: помощь солдатским семья в годы Первой мировой войны// На путях к революционным потрясениям. СПб. 2001. С.431- Дубровская Е.Ю. "Русские военнослужащие в Финляндии в годы Первой мировой войны". Петрозаводск. 2001. Материалы научной конференции. 4-7 сентября 2002 г.

Сенявская Е.С. "Менталитет и социальное поведение рабочих, крестьян и солдат в период Первой мировой войны". 1914 – март (рецензия на работу О.С.Поршневой)//Отечественная история. 2001., № 1, С.192-194.

Сенявская Е.С. Человек на войне. Историко-психологические очерки, М.1997.

Злоказов Г.И. Солдатские письма с фронта в канун Октября.

Общественно-политический журнал Россия XXI в., 1998 г. № 9-10.

обыденного сознания были созвучны настроениям тысяч других фронтовиков, желавших скорейшего прекращения войны и изменений к лучшему своего социального положения.

Анализ историографии последних лет позволяет сделать вывод о том, что на рубеже ХХI столетия у российских историков интерес к событиям Первой мировой войны значительно возрос. В частности, это подтверждает проведение различных научных конференций, посвященных тем или иным аспектам войны1. На этих форумах периодически затрагивались те или иные вопросы, связанные с патриотизмом2.

Для зарубежных историков этот вопрос как объект научного исследования до недавнего времени интереса почти не представлял, если не считать небольшого числа монографий3.

Вместе с тем, нельзя не признать, что зарубежными коллегами делаются небезуспешные попытки в изучении российского патриотизма.

Об этом, в частности, свидетельствует фундаментальное исследование профессора из США А.Линдермайер4. Ее научные интересы обращены к изучению соотношения правительственной и общественной помощи нуждающимся. Благотворительность в научном творчестве А.Линдермайер рассматривается как специфическая форма патриотизма, имеющая глубокие нравственные корни. Определенный вклад в изучение патриотической тематики внесли также работы П.Гатрелл и Хубертус фон Ян5.

Базанов С.Н., Рудая Е.Н. Россия и окончание Первой мировой войны: ("Круглый стол" в Институте российской истории РАН) // Отечественная история. - 1999. - № 4; Первая мировая война: История и психология: Материалы российской, научной конференции, 29-30 ноября 1999 г., Санкт-Петербург. - СПб.: Нестор, 1999.

См., например Старцев В. И. Почтовая открытка как средство идеологической - обработки населения в начале Первой мировой войны // Первая мировая война: История и психология: Материалы российской научной конференции, 29-30 ноября 1999 г., г; Санкт-Петербург; Лимонов Ю.А. Первая мировая война и ментальность петербуржца // Там же;

Романов О.А. Первая мировая война, психология масс и ее роль в войне // Там.-3.же;

Первая мировая война: проблемы истории: Материалы международной научно-практической конференции, 3-4 ноября 1994 г.

Ставрополь: СГПУ, 1994.

Lindermeyr A.Poverte is Not a Vise: Charity, Society and the State m.Russia. – Princeton university Press, Например, Гатрелл П. Беженцы в России в годы Первой мировой войны // Исторические записки. – 2001. – 4 (122); Хубертус фон Ян – Русские рабочие, патриотизм и Первая мировая война. Рабочая интеллигенция России в эпоху реформ и революций 1861 – февраль 1917 г.

СПб 1997. С.393; Он же Русский патриотизм во время Первой мировой войны// Россия 1856-1917 и Германия 1871-1918: Две империи в историографии и школьных учебниках. – СПб, 1998.

Хронологические рамки исследования включают период с августа 1914 г. до февраля 1917 г., в ходе которого патриотизм различных слоев населения претерпевал качественные изменения.

Цели и задачи исследования. Целью диссертации является проведение системного исторического исследования реакции широких слоев населения России на события Первой мировой войны.

Для достижения этих целей решались следующие задачи:

Исследовались истоки и содержание верноподданнических чувств различных социальных слоев Российской империи;

- рассматривался опыт проведения добровольных пожертвований частных лиц и организаций;

Изучала роль учреждений, созданных как царской семьей, так и общественными организациями, по оказанию помощи раненым, а также по поддержанию патриотических настроений российских подданных.

- определялось место и роль общественных патриотических организаций в социальной жизни России.

Выявлялась деятельность православного духовенства в организации медицинской помощи больным и раненым воинам русской армии.

Объект и предмет исследования. Объектом исследования является патриотизм, как феномен общественного сознания. Предметом патриотические настроения россиян времен Первой мировой войны.

Источниковая база исследования.

Важную роль в исследовании проблемы сыграли опубликованные сборники документов. К ним относятся Уставы общественных организаций. В общей сложности проанализировано около 50 изданий.

Особую ценность представляют отчеты общественных организаций, списки их членов, издававшиеся в 1914-1917 гг. в Петрограде, Москве, Киеве и других городах. К сожалению, в послевоенные годы сборников документов, дающих представление об изменениях патриотических настроений российского населения в 1914-1917 гг., почти не издавалось.

Представления людей о войне зафиксированы в различных источниках. Официальная точка зрения, отражалась, как правило, во фронтовых, армейских газетах и листовках и носила пропагандистский характер. К ним также относятся боевые донесения, доклады, опросные листки, содержащие информацию о настроениях.

Большую ценность представляют периодические издания 1914- гг., позволяющие выявить и систематизировать многочисленные факты проявления патриотических настроений российскими гражданами.

Фактический материал, освещающий проявления патриотизма, содержится в газетах и журналах: "Утро России", "Биржевые ведомости", "Речь", "Русский Инвалид", "Вечернее время", "Церковный Вестник", "Русское чтение", журнал "Война и герои", журнал Всероссийского союза городов, Вестник Красного Креста и др.

Следующий вид источников – это источники личного происхождения – письма, дневники, воспоминания, в которых переплелись взгляды, сложившиеся под влиянием пропаганды и собственные убеждения. В письмах с фронта отражается мнение той части народа, которая вела непосредственную борьбу с противником, а письма из тыла опосредованное влияние военных событий на сознание людей.

Большое значение имеют также воспоминания полководцев, военачальников, в том числе и тех, кто сделал свою карьеру уже при советской власти. Так, важную роль в понимании динамики патриотических чувств матросов, солдат и гражданского населения России играют воспоминания военных: бывшего военного министра Временного правительства А.И. Верховского1. Заметный интерес представляют воспоминания генерала от инфантерии А.А. Брусилова2, ставшего для своего поколения "совестью" российского офицерства. Весьма содержательны и воспоминания участника Первой мировой войны, ставшего впоследствии министром обороны СССР, Маршала Советского Союза Р.Я.

Малиновского3. Фундаментальностью и логикой изложения отличаются мемуары графа А.А. Игнатьева, явившиеся на излете перестройки едва ли не самым популярным изданием не только у историков, но и у широкого круга читателей4. Эта книга издавалась в СССР и раньше, однако именно на рубеже 80-90-х гг. она стала наиболее заметной. Тогда же в нашей стране были переизданы печатавшиеся задолго до этого мемуары А. И.

Деникина5.

Особый интерес представляют воспоминания трех бывших военных министров Российской империи6. Среди воспоминаний иностранцев следует отметить как недавно опубликованные мемуары французского военнослужащего Пьера Пети7, так и уже издавшиеся книги французского посла М.Палеолога и английского посла Дж.Бьюкенена в России8.

При работе над диссертацией были использованы документы Российского государственного исторического архива (РГИА), Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ).

Верховский А.И. На трудном перевале. – М.:Воениздат, 1959.

Брусилов А.А. Мои воспоминания. – М.:Воениздат, 1963.

Малиновский Р.Я. Солдаты России. – Киев, 1986.

Игнатьев А.А. 50 лет в строю: (Воспоминания русского военного дипломата). – М.:Правда, 1989.-Т.1-2.

Деникин А.И. Путь русского офицера. – М.:Прометей, Редигер А.Ф. История моей жизни: Воспоминания военного.

министра. - М., 1999. Сухомлинов В.А. Воспоминания. - М., 1926;

Поливанов А.А. Девять месяцев во главе Военного министерства (13 июня 1915 г. -13 марта 1916 г. // Вопросы истории. - 1994. - № 2, 3, 5, 7-12.

Пети П. Русские в составе французской армии во время Великой войны 1914-1918 гг. // Военно-исторический журнал, 1998., № 3.

Палеолог М. – Царская Россия во время мировой войны. Пг. – М.

изд-во Пг. 1923; Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата. М.-Пг. 1923.

Исследование фондов РГИА позволило проанализировать деятельность Канцелярии министра внутренних дел (Ф.1282), связанную, в частности, с вопросами общественного движения в России. В Департаменте общих дел МВД (Ф.1284) представляют интерес дела о крестьянских волнениях, переписка с губернаторами, петроградским градоначальником и другими должностными лицами, отчеты и еженедельные донесения губернаторов, что позволило составить представление о положении дел в губерниях, о настроениях различных слоев населения.

В первую очередь, привлекались те материалы, которые позволили составить представление о настроениях различных слоев населения в годы Первой мировой войны. Так, например, Князь Вяземский во время войны состоял в должности начальника 17-го передового отряда Красного Креста.

Ряд материалов из фонда князей Вяземских (Ф.1623. ОП.1) позволил создать некоторое представление о работе земств, вошедших во Всероссийский земской союз. Журналы междуведомственного совещания для рассмотрения проектов представлений гражданских ведомств в Совет Министров об ассигновании чрезвычайных сверхсметных кредитов на расходы военного времени, позволили яснее представить систему финансирования деятельности различных организаций и ведомств в деле организации медицинской помощи больным и раненым воинам (Ф. 1414.

Анализ документов ГАРФ (Ф.102 Оп.233. Д.999) дает основание полагать, что вопрос развития патриотизма рассматривался высшим политическим и военно-политическим руководством страны как дело государственной важности, нуждавшееся в непрерывном руководстве и управлении всех государственных институтов.

Большой интерес представляют личные фонды государственных и политических лидеров России периода Первой мировой войны:

Б.В.Штюрмера, М.В.Родзянко, П.Н.Милюкова и других. Так, в фонде (579) П.Н.Милюкова есть материалы по Всероссийскому союзу городов и Земскому союзу; в фонде Николая II (Ф.601) – имеется переписка с кайзером Вильгельмом II накануне начала войны, текст приказа Николая II о принятии на себя обязанностей Верховного главнокомандующего. В фонде Б.В.Штюрмера (Ф.627) – приведены проект обращения Штюрмера к Государственной Думе; сводки о настроениях в думских группах и общественных кругах в связи с роспуском Государственной Думы и др. В фонде 1276 (Государственная Дума и Государственный Совет) хранятся стенограммы с заседаний Государственной Думы и Государственного Совета за весь период войны, которые не подлежали опубликованию в печати, а также коллекция памфлетов "на злобу дня", в которых отражались общественные настроения и состояния дел организации помощи армии и населению.

Методологической основой диссертации являются принципы историзма, объективности и научной достоверности. Решение поставленных задач достигалось путем комплексного анализа источников.

Исторические события, подвергались последовательному, всестороннему и взаимообусловленность.

Научная новизна полученных результатов состоит в том, что предпринято первое в отечественной историографии исследование подобного рода проблемы.

Практическая значимость работы заключается в том, что материалы и выводы исследования могут быть использованы в учебном процессе в вузах при чтении общих курсов по отечественной истории, а также курсов по выбору по истории Первой мировой войны.

Положения, выносимые на защиту :

Формы проявления российского патриотизма в годы Первой мировой войны, в том числе антигерманские настроения как специфическая форма патриотизма.

Роль общественных организаций в поддержании патриотизма российских подданных и средств массовой информации в усилении патриотических чувств.

Теоретическая и практическая значимость работы. Результаты диссертационного исследования могут быть использованы при последующем изучении проблем патриотизма в период Первой мировой войны, преподавания курсов русской истории в целом, а также курсов по выбору по истории Первой мировой войны.

Апробация работы . По теме диссертации опубликованы 2 статьи.

Главы диссертации обсуждены на заседании кафедры русской истории в РГПУ им. А.И.Герцена.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и списка используемой литературы и источников.

Глава I – "Патриотизм и формы его проявления" § 1.1. "Верноподданнические чувства". Спецификой российского патриотизма времен Первой мировой войны следует считать выражение верноподданнических чувств представителями различных слоев российского общества. Верноподданнические чувства граждан в то время выражались как в лояльности населения по отношению к государственной политике, так и в проявлении любви к своей стране, одним из главных символов, олицетворением которой были Государь император и его семья.

Верноподданнические чувства российских граждан, адресованные императорской семье, формировались как стихийно, так и целенаправленно. Стихийность была следствием процессов, предшествовавших началу Первой мировой войны. Их продолжительность составляла не только месяцы и годы, но и долгие десятилетия, а подчас и столетия.

Самодержавная власть с первых дней войны стремилась воспользоваться патриотическим подъемом подданных в целях своего упрочения. Император, высшие государственные чиновники надеялись с помощью военно-патриотического почина "залатать" многочисленные внутриполитические "прорехи".

1.2. "Добровольные пожертвования частных лиц и организаций".

Добровольные пожертвования частных лиц и организаций в пользу фронтовиков, раненых и семей военнослужащих, а также их родных и близких воинов, погибших в бою, стали одной из форм проявлений патриотических и нравственных чувств российского населения.

Пожертвования осуществляли многие государственные, религиозные, частные организации и граждане страны. Среди них, например, крестьяне села Плотниковское Курганского уезда, Товарищество российско-американской резиновой мануфактуры (будущий завод "Треугольник"), Сергиевский всей артиллерии собор, Курская губернская, Великоустюгская, Мальцевская тюрьмы, Нерчинской каторги, Императорский Петроградский историко-филологический институт, участники железнодорожного музыкально-драматического кружка из Забайкалья и многие другие. Информация об этом отражалась на страницах "Вестника Красного Креста"1, в течение всей войны. Это издание является, пожалуй, чуть ли не единственным источником, позволяющим приблизительно, если не подсчитать размеры пожертвований в пользу российской армии, то хотя бы определить их основные тенденции. Представляется, что точные размеры пожертвований определить невозможно, поскольку многие из них не фиксировались в каких-либо документах.

Пожертвования осуществлялись практически представителями всех слоев общества и в различных размерах. Они могли быть разовыми, систематическими, приуроченными к каким-либо знаменательным датам или событиям в жизни государства или на фронте. Их формы весьма разнообразны: денежные средства, продовольствие, фураж для скота, носильные вещи, обувь, спички, табак, медикаменты, перевязочные материалы, медицинские препараты и оборудование.

Вестник Красного Креста. 1914. № 7, С. 148-153, 334-338, № 9.

С.3958-3981, 4194-4195.

Пожертвования носили как относительно общий характер (на нужды войны, на поддержку армии, на помощь больным и раненым, на усиление того или иного вида или рода войск, на нужды воинов, призванных из запаса, на устройство лазаретов и их содержание, на снаряды и т.д.), так и вполне - на нужды членов Кавказской туземной дивизии, на нужды раненых, проходивших лечение в московских госпиталях, на постройку аэроплана, храма и пр.

Исследуя стихийные формы пожертвований для воинов российской армии, следует обратить внимание на то, что, пожалуй, самыми популярными формами пожертвований населения небольших городов являлись так называемые кружечные сборы и подписные листы.

В сборе пожертвований участвовали разнообразные общественные организации. В частности, Алтайский дамский комитет помощи больным и раненым воинам провел акцию под названием "Привет от детей Алтая". В этой акции участвовало 166 детей в возрасте от 7 до 15 лет. Под руководством своих педагогов они изготавливали различные произведения в стиле художественных промыслов, которые в конце марта 1915 г.

были выставлены на специальном детском базаре. На нем устроители представили 693 изделия, выручка от их продажи составила 710 рублей. Все эти деньги были отправлены на нужды фронтовиков.

По мере развития военных событий изменялись и цели пожертвований. Если в 1914 г. их основная часть средств шла на нужды войны, то уже, начиная с 1915 г. значительная их часть направлялась на организацию сиротских приютов, госпиталей, домов для инвалидов, на обеспечение продуктами питания и элементарными условиями проживания беженцев из фронтовых районов. Таким образом, акценты пожертвований из области нужд военных действий постепенно смещались в сторону ликвидации их последствий.

Изучение статистических материалов, связанных с благотворительной деятельностью российских подданных, позволяют утверждать, что по мере развития военных действий общая сумма пожертвований российских граждан постепенно снижалась. Уменьшение числа и объемов пожертвований по мере развития боевых действий связано не только с ухудшением материального положения российских подданных, но и с изменением их отношения к войне. Вот почему уменьшение и сокращение пожертвований следует рассматривать и как доказательство усиления негативных тенденций во взглядах россиян на ход и исход войны.

Однако добровольные пожертвования отдельных граждан и общественных организаций продолжались практически до конца военных действий, что свидетельствует о том, что, несмотря на изменения характера патриотического движения в России, оно существовало постоянно, поддерживая ряды защитников страны.

§ 1.3. "Учреждения и организации, созданные царской семьей по оказанию помощи раненым". Создание в России в период Первой мировой войны всевозможных организаций, нацеленных на оказание помощи армии, было делом повсеместным. Они создавались в губернских и уездных центрах, зарождались в недрах религиозных, творческих, политических и сословных объединений. Пример подавала царская семья1. Средства массовой информации, всячески пропагандировали начинания Дома Романовых в этой сфере.

Безусловно, помощь раненым была одной из центральных задач благотворительных обществ, созданных под руководством и при попечительстве со стороны царской семьи, великих князей и княжон.

Практически все представители Дома Романовых, включая находившихся в действующей армии, являлись руководителями тех или иных благотворительных организаций, что, несомненно, повышало их авторитет, способствовало утверждению патриотических чувств у российских граждан.

В то же время Романовы участвовали как в отдельных благотворительных акциях, так и в постоянной деятельности разных комитетов, союзов, что было проявлением политической необходимости, и данью общеевропейской традиции. С самого начала Первой мировой войны Великая княгиня Елизавета Федоровна проявила себя как один из наиболее активных организаторов устройства госпиталей и формирования санитарных поездов. Товарищ министра внутренних дел В.Ф.Джунковский, оценивая ее личный вклад в помощь раненым, прибывшим в Москву, отмечал: "Забывши совершенно личную жизнь, ушедшая от мира Великая Княгиня Елизавета Федоровна была душой всех добрых дел в Москве. К декабрю месяцу 1914 г. в Москве было лазаретов, которые за первые пять месяцев облегчили страдания сотням тысяч раненых"2.

Вряд ли можно утверждать, что эти акции существенно повлияли на формирование патриотических чувств у российского населения, однако они стали фактами истории и примерами того, как исполняют свой гражданский долг люди, наделенные государственной властью.

Таким образом, учреждения, созданные царской семьей, для оказания помощи раненым главным образом имели не столько практическое, сколько пропагандистское и воспитательное значение.

Пример царской семьи демонстрировал заботу о простом народе, показывал единение царя и народа.

Учреждения и организации, оказывающие помощь беженцам в Петрограде. //Справочная книжка комитета Ея Императорского Высочества Великой Княжны Татьяны Николаевны. Пг. 1915. С.24- Джунковский В.Ф. Воспоминания. М., 1997. Т.2.С.473.

§ 1.4. "Формирование антигерманских настроений как специфической формы российского патриотизма":

К началу войны российские немцы входили в состав военнополитической элиты государства. Так, министром Императорского Двора был генерал-адъютант граф Фредерикс, командующим морскими силами Балтийского моря являлся адмирал Н.О. фон Эссен, а среди генералитета 317 человек, то есть более 20% от всех генералов, были немцы. Причем к началу войны количество немцев – полных генералов (генералы от инфантерии, генералы от кавалерии, генералы от артиллерии), то есть занимавших ключевые армейские посты, составляло почти 30%1, Как справедливо отмечал П.А. Зайончковский "среди полных генералов доля немцев значительна… что говорит об определенной симпатии Дома Романовых"2.

По подсчетам специалистов, перед началом войны каждый шестойседьмой офицер российской армии являлся немцем, а почти каждый второй носитель высшего звания немцем по крови хотя бы наполовину.

Даже среди 11 войсковых казачьих атаманов четверо были немцами.

Один из приемов формирования у россиян антигерманских настроений состоял в том, что какой-либо человеческий недостаток возводился в абсолют и приписывался нации противника как один из главных элементов его менталитета. В дальнейшем подобные идеи через печать сообщались читателям, влияя на их представление о характере и человеческих чертах подданных других государств, воевавших против России. С момента вступления России в войну по отношению к немецкому населению страны независимо от его подданства начались репрессии. Они проводились как в приграничных районах, так и на окраинах страны, в том числе и на Дальнем Востоке. Так, постановлением начальника Одесского военного округа и генерал-губернатора генерала от инфантерии Эбелова от 25 октября 1914 г. запрещались "сборища" более двух мужчин-немцев (в том числе и российских подданных) даже в собственных жилищах.

Говорить следовало только по-русски. Запрещались надписи и издания на немецком языке, а также переписка3.

Анализ документов об антигерманских настроениях российских подданных в период Первой мировой войны свидетельствует о том, что они имелись у большей части населения страны. Это свидетельствует о специфическом проявлении патриотических чувств. Так, "Общество г." (или Общество борьбы с немецким засильем), утвержденное Министерством Внутренних дел. 5 декабря 1914 г., было признано содействовать освобождению русской духовной и общественной жизни, Меленберг А.А. Немцы в русской армии накануне Первой мировой войны//Вопросы истории. – 1998. № 10.С. Зайончковский П.А. Офицерский корпус русской армии перед Первой мировой войной//Вопросы истории. 1981. № 4. С.23.

Нелипович С.Г. Репрессии против подданных "центральных держав" // Военно-исторический журнал. 1996. № 6. С. промышленности и торговли от немецкого засилья. В призывах отдела пропаганды Общества 1914 г. говорилось о необходимости своевременно сорвать маску с лица организаций, связанных с Германией общностью государственных мировоззрений и работающих во время войны против своего народа и его союзников в пользу немцев.

Вместе с тем антигерманские настроения россиян, носившие на бытовом уровне явную националистическую окраску, были вполне закономерным явлением, сопутствующим любой войне. В условиях войны мировой это явление приобрело еще большие масштабы и остроту, став одним из наиболее заметных элементов проявления российского патриотизма.

Глава 2. Патриотическая деятельность общественных организаций и прессы.

§ 2.1. "Организация общественных сил на помощь раненым и их семьям".

Одной из форм проявления патриотизма стало возникновение различных общественных организаций. Они создавались в Петербурге и Москве и в других регионах России. Так в Петербурге были созданы такие патриотические общества как "Война и мир", "За Россию", "Общество г.", "Отечественный патриотический союз", "Общество памяти воинов Русской Армии, павших в войну с Германией – Австрией и Турцией", "Национальное кольцо", "Общество русской государственной карты после победоносной войны" и др. Появились и общества по единению с союзниками - это "Союз Чешских обществ в России", "Общество Английского флага", "Общество сближения с Англией" и др.

В перечисленные общества в основном входили представители высшей государственной бюрократии. Общество "Война и мир", находясь в ведении Министерства внутренних дел, занималось организацией лазаретов, санитарных отрядов, открывало мужские и женские курсы для подготовки санитаров и сестер милосердия, помогало доставлять материальную помощь лицам, отправляющимся в качестве добровольцев на театр военных действий и помощь их семьям.

Общество "Национальное кольцо" открыло в 1914 году ясли и приют для детей воинов, ушедших на войну. Общество "Памяти воинов русской армии, павших в войну с Австро-Германией и Турцией, надзирало за кладбищами, одинокими могилами воинов, павших в войну. Особое внимание привлекает феномен общественных организаций – Красного Креста (РОКК), Всероссийского Союза Городов (ВСГ) и Всероссийского Земского Союза (ВЗС)1.

Государство пыталось компенсировать неудачи в своей деятельности по оказанию помощи воинам и их семьям, привлекая к этой работе не только собственные институты, но и общественные организации. Это позволило в некоторой мере восполнить имевшиеся пробелы, однако, кардинально ликвидировать их не могло.

РГИА Ф.1629.И.Я.Гурлянда. Оп.1. Д.413. Л.56- По мере развития военных действий помощь государства становилась все менее эффективной. Военные расходы, разруха, голод, разрушение коммуникаций содействовали срыву и без того слабо отлаженного процесса помощи военнослужащим и их семьям.

С 1915 г. военно-политическое руководство страны усилило внимание к организации боевых действий на фронте. Но в этих условиях социальное обеспечение солдат, офицеров и членов их семей вытеснялось на второй план, а на рубеже 1916-1917 гг. практически вышло из-под государственного контроля1.

Следует признать, что государство по мере сил стремилось реагировать на изменение ситуации на фронте и внутри страны. Если в 1914-1915 гг. реквизиция имущества граждан в России являлась редкостью, то, начиная с 1916 г. она в силу военной необходимости сделалась почти повсеместной. Это никак не могло способствовать усилению социальной справедливости и патриотического подъема населения. В целях исправления ситуации в 1916 г. был создан и активно действовал Главный комитет по делам о расчетах за реквизированное или уничтоженное распоряжением властей имущество2.

Постепенная утрата государством своих функций по обеспечению материальной и моральной защите военнослужащих, неспособность в полной мере помогать семьям раненых и погибших, с одной стороны, дискредитировало государственную власть, а с другой, как это ни парадоксально, - способствовало развитию частной инициативы и инициативы общественных организаций. Их деятельность стала широко освещаться в печати, что во многом объясняется попыткой на государственном уровне смягчить общественное мнение о слабости действия правительственных структур, сместив акценты в сторону патриотических порывов российского населения.

Большая часть российских периодически изданий изо дня в день сообщала о фактах проявления представителями всех социальных слоев патриотических чувств, которые в основном выражались в виде заботы о фронтовиках и их семьях.

Маленький госпиталь на десять коек организовал в своем собственном доме в Гатчине выдающийся российский писатель А.И.Куприн3.

Булгакова Л.А. Привилегированные бедняки: помощь солдатским семьям в годы Первой мировой войны… С. Вестник Всероссийского общества попечения о беженцах. 1916. № 45-46. С.5.

Куприн А.И. Эмигрантские произведения: Купол Святого Исаакия Долматского. Извозчик Петр. Подготовка текста, предисловия и примечания Т.Очировой. М., 1991., С.30-31.

Л. и И. Манташевы сообщили наместнику на Кавказе о своем решении организовать специальный санитарный поезд для Кавказской армии. Это предприятие должно было им обойтись в 200000 рублей.

Кроме того, Л.А.Манташев прислал в распоряжение наместника рублей для приобретения теплых вещей для военнослужащих1.

В оказании помощи раненым и больным (организации госпиталей, санитарных поездов, питательных пунктов) приняли участие практически все социальные группы, видные деятели науки, искусства. Общественное движение в помощь раненым и больным компенсировало недостаточные вложения государственных средств, в это важное направление деятельности, связанное для поддержанием боеспособности солдат и офицеров, матросов и на фронте и в тылу.

Первые шаги деятельности благотворительных организаций показали незаменимость их деятельности в условиях чрезвычайной военной обстановки. Относительно длительные сроки оформления казенных пособий делали помощь общественных организаций крайне важной для сотен семей.

Преимуществом деятельности благотворительных организаций являлось, с одной стороны, более оперативная возможность оказания всех видов материальной помощи нуждавшимся семьям, так как эти объединения не были связаны строгими нормами законов правительственных распоряжений, то есть они выдавали пособия нуждающимся, в соответствии со своими решениями, исходя из собранных средств, а с другой - у общественных организаций не существовало запретов на выдачу пособий семьям, состоявших в гражданских браках и не имевших в силу этого права на получение казенного пособия.

Однако предусмотреть все детали реализации закона и выдачи пособий, наладить их незамедлительную и полную выдачу оказалось очень сложно. Поэтому к выдаче помощи семьям лиц, призванных на военную службу, были привлечены общественные и разного рода благотворительные организации.

Особую роль в оказании помощи фронту сыграли Всероссийский союз городов (ВСГ) и Всероссийский Земской Союз (ВЗС).

§ 2.2. "Деятельность православного духовенства в организации медицинской помощи больным и раненым воинам русской армии в период Первой мировой войны". Еще задолго до попыток наладить массовое оказание помощи пострадавшим воинам на государственном уровне, при Русский Инвалид. 1914. № 8.

церквях и монастырях существовали приюты и богадельни для увечных воинов, для сирот, детей погибших солдат и т. д. Во время предыдущих войн Русская Православная Церковь была первая организатором по сбору пожертвований на нужды раненых и их семей. По сути, она являлась инициатором организации помощи пострадавшим от военных действий. В годы Первой мировой войны наряду с государственной военномедицинской службой России, с деятельностью различных общественных и частных организаций, созданных для организации медицинской помощи больным и раненым воинам, Русская Православная Церковь принимала активное участие в этой работе. Сразу же после объявления Германией войны России, Святейший Синод, особым указом от 2 августа 1914 г. за № 6502, разосланным по всем епархиям, постановил:

Призвать монастыри, церкви и православную паству к пожертвованиям на врачевание раненых и больных воинов и на вспомоществование семействам лиц, призванных на войну.

- Во всех церквях установить особые кружки для сбора пожертвований в пользу Красного Креста.

Призвать монастыри и общины к отводу и приготовлению свободных и могущих быть свободными помещений под госпитали.

Призвать монастыри, общины, всех боголюбивых лиц к заготовлению своими силами оборудования и принадлежностей для госпиталей.

Призвать монастыри и общины к немедленному подысканию и подготовлению способных лиц для ухода за больными и ранеными воинами как в самих обителях, так и в других местах по распоряжению Управления Красного Креста1 и т.д.

Православное духовенство и монастыри незамедлительно отозвались на призыв Святейшего Синода "выступить в защиту отечества путем организации помощи призванным на военную службу и их семьям".

Первым пример к действию подал сам Святейший Синод, организовав лазарет для больных и раненых воинов, который состоял в его непосредственном ведении. Лазарет разместили в обер-прокурорском доме на Литейном проспекте № 62, рассчитан он был на 50 мест2.

Примеров, иллюстрирующих серьезную работу в направлении создания госпиталей и лазаретов учреждениями духовного ведомства, отдельными духовными лицами и организациями, немало. На заседании Московского епархиального комитета по оказанию помощи больным и Вестник Красного Креста. 1915. № 8.

Русский Инвалид. 1914. № 159.

раненым воинам на средства духовенства митрополит Макарий доложил о результатах этой деятельности, выяснилось, что к 10 октября 1914 г.

Московской епархией было открыто 90 лазаретов на 1 200 человек1. В общей сложности, по данным, приведенным "Русским Инвалидом", к ноября 1914 г. русские монастыри открыли лазаретов больше чем на мест2.

Важно отметить, что организацией медицинской помощи армии, деятельность русского православного духовенства не ограничивалась. Оно также проводило сборы пожертвований для голодающих в Буковине и Галиции, собирались деньги в пользу беженцев с занятых неприятелем территорий, но самым примечательным является тот факт, что русским церквям удавалось собирать и отправлять значительные суммы на оказание помощи Сербии, и в пользу раненых сербских воинов, несмотря на тяжелое положение самой России. Таким образом, вся деятельность русского духовенства в обеспечении медицинской помощью русской армии базировалась на высоком патриотическом подъеме населения России и вековых традициях христианской морали.

§ 2.3. "Пропаганда патриотизма в российской публицистике в период Первой мировой войны" Периодические издания, поддерживавшие самодержавную власть, были самыми горячими сторонниками патриотизма, основанного на любви и преданности "Царю и Отечеству".

Издания либерально-демократического толка пропагандировали идеи патриотизма, ориентируясь на чувства преданности и любви российских народов к своей земле, к стране, существовавшей в географических рамках Российской империи. На начальном этапе участия России в Первой мировой войне влияние царских и либеральнодемократических изданий на все слои общества было преобладающим, что обеспечивало высокий патриотический настрой большей части российского населения.

Важно отметить, что воздействие средств массовой информации на патриотическое сознание россиян началось еще до вступления России в Первую мировую войну. Это влияние осуществлялось под флагом сочувствия всем антигерманским силам. При этом использовался дифференцированный подход к утверждению в сознании людей патриотических настроений. В частности, обосновывая необходимость моральной и фактической поддержки Сербии, газеты и журналы делали акцент на фактах славянского и религиозного единства народов Сербии и России. Учитывая многонациональный и многоконфессиональный состав населения России, следует признать, что такой подход был недостаточно эффективен, поскольку он способствовал влиянию лишь на ту часть Церковный вестник. 1914 № Русский Инвалид. 1914. № населения страны, которая исповедовала православие и принадлежала к славянским народам (великороссы, малороссы, белорусы).

Вместе с тем материалы публицистического характера чаще всего были обращены к конкретной категории людей - представителям одной социальной группы, национальности, конфессии, профессии и т.д1.

В изданиях того времени большое место уделялось описанию патриотизма военнослужащих в боевой обстановке. Особенно ярко освещались героические подвиги казаков, поскольку именно они олицетворяли собой наиболее подготовленную к войне социальную группу. Это, с одной стороны, символизировало народную любовь к России и государю, готовность умереть за них, а с другой - повышало авторитет самой власти. Например, частые публикации о терских казаках объяснялись не только их геройским поведением на фронте, но и тем, что именно, терцы состояли в личной охране Николая II.

Подоплека этого пропагандистского шага состояла в том, что Государь император видел и ценил подвиги своих подданных и лучшим из них доверял ответственные посты. В этом было некоторое лукавство, поскольку терские казаки состояли в личной охране царя еще задолго до начала войны. В годы Первой мировой войны было хорошо известно имя героя-казака, полного Георгиевского кавалера Козьмы Крючкова, изображение которого часто украшало плакаты, призывавшие безжалостно уничтожать врага. Он олицетворял собой мужество и геройство российского защитника Отечества и прославился тем, что вместе с тремя товарищами отважно атаковал отряд из 27 врагов, который был полностью уничтожен. При этом Козьма Крючков лично зарубил противников, получив в неравной схватке 16 боевых ранений.

О предметности и конкретности публикаций периодических изданий, брошюр свидетельствует и тот факт, что в них часто печатались фотографии героев войны с яркими и эмоциональными описаниями их подвигов. В частности, военный журнал "Разведчик", издававшийся отставным капитаном В.А. Березовским, каждый свой выпуск открывал фотографией одного из высших чинов российской армии, отличившегося в боях.

Значительную роль в издании литературы военно-патриотической направленности играли государственные, общественные и частные организации. Об этом свидетельствует, в частности, деятельность Скобелевского комитета, издательств А.С. Суворина и В.А. Березовского.

Березовского было известно своими патриотическими работами по всей России. О широте издательской деятельности Товарищества В. А.

Березовского свидетельствует каталог его изданий, датированный 1915 г.

и насчитывающий 447 страниц. Литература издавалась по направлениям; уставы, положения, правила, инструкции и наставления (по родам войск); воспитание войск; обучение и полевая подготовка войск и др.

Очень часто газеты пропагандировали всевозможные выставки боевых трофеев. По замыслу устроителей они должны были поднимать патриотический дух россиян. Выставки устраивались практически на протяжении всей войны. Уже в самом ее начале в зале телеграмм газеты "Вечернее время" для всех желающих были выставлены германские трофеи - гильзы от гаубиц, головные части бомб, элементы немецких орудий и т. д. В начале марта 1917 г., объехав всю империю, в Коканд прибыл поезд-выставка боевых трофеев, который также пользовался большим успехом у жителей этого города и влиял на их патриотические чувства.

Таким образом, отечественная публицистика вносила свой вклад в патриотическое воспитание населения России. Эта деятельность не являлась системной, однако, велась непрерывно и целенаправленно, охватывая все социальные слои империи. Она совпадала с интересами государственной политики и в силу этой причины пользовалась полной поддержкой власти.

III. Заключение.

Основные выводы исследования содержатся в заключении.

Патриотизм играл важную роль в жизни российского общества в период Первой мировой войны. Он являлся мощным мобилизующим фактором, заметно улучшал боевой потенциал российской армии, способствовал усилению эффективности работы тыла по обеспечению фронта всем необходимым.

Патриотизм проявлялся в верноподданических чувствах, добровольных пожертвованиях, заботе государства и общественных организаций, в оказании помощи раненым и больным, участием царской семьи в создании госпиталей и других учреждений по помощи пострадавшим в боевых действиях, в антигерманских настроениях.

Усилие государственных институтов, общественных организаций, способствовало созданию мощной системы мер по обеспечению добровольного сбора пожертвований частными лицами и организаций. Эта деятельность приобрела всероссийский характер, нередко существовал при поддержке и участии государственных структур, внесла заметный материальный и моральный вклад в обеспечение боеспособности российской армии в поддержание высокого морального духа россиян на фронте и в тылу.

Создание в стране учреждений и организаций по оказанию помощи фронтовикам в целом, раненым и членам их семей под патронатом царской семьи объективно способствовало укреплению самодержавия, повышению его авторитета среди населения и военнослужащих в центре и на местах, внося заметный материальный вклад в деятельность воюющей страны.

патриотическое воспитание населения России. Присутствие антигерманских настроений было закономерным явлением в период войны и явилось одним из существенных элементов проявления российского патриотизма. Общественные организации помогали государству более оперативно решать задачи, стоящие перед страной в войну. Так, в деле организации медицинской помощи армии Российское общество "Красного Креста", Всероссийского Земского Союза, Всероссийского Союза Городов координировали и направляли участие населения в деле обеспечения санитарной помощью армию. Кроме того, успешная деятельность русского духовенства в обеспечении медицинской помощью русской армии, базировалась на высоком патриотическом подъеме населения России и вековых традициях христианской морали.

В ходе Первой мировой войны государство приобрело значительный опыт в формировании у населения верноподданнических чувств, используя для этого – широкий арсенал сил и средств, особенно публикации в газетах и журналах. Политиками, чиновниками, журналистами чаще всего проводилась эффективная работа по созданию представителям царской семьи образа самых радетелей за независимость России, за победу над кайзеровской Германией и ее союзниками.

Патриотизм, отражая общественное мнение, по мере развития событий на фронте и социально-политической обстановки в тылу претерпевал существенные изменения. Если в начале войны он был довольно высок среди большинства слоев российского общества, то к концу войны ему на смену все чаще приходили скептицизм и неверие в правоту государственной политики. Гибель военнослужащих, резкое ухудшение материального положения большинства населения России сузили спектр социально-политических сил, поддерживавших патриотическую идею войны до победного конца. Из самого популярного лозунга, присущего настроениям разных слоев населения, он превратился в чувство, свойственное довольно ограниченному кругу российских подданных.

Чаще всего он был присущ представителям имущих слоев, тем, кто не принимал участия в непосредственных боевых действиях, а нередко извлекал экономическую или политическую выгоду из складывавшейся ситуации на фронте. Все усилия царизма, а также политических и общественных сил по поддержанию патриотических настроений первых месяцев войны оказались тщетны. Широким слоям крестьян и рабочих цели и задачи войны так и остались чужды и непонятны.

IV. Основные положения и выводы диссертации отражены в следующих опубликованных работах автора:

1. О настроениях солдат на фронте перед Октябрем 1917 года// Герценовские чтения 2001. Актуальные проблемы социальных наук. СПб, 2001. С.82-84 (0,2 п.л.).

2.Пропаганда патриотизма в русской публицистике 1914-1917 гг.

СПб. 2002. Русь. Россия. Политические аспекты истории. Материалы Всероссийской заочной научной конференции. СПб, 2002. С.139-142 (0, п.л.).

Исследования Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук Томск - 2008 Работа выполнена на кафедре истории древнего мира, средних веков и методологии истории ГОУ ВПО Томский государственный университет Научный руководитель: кандидат исторических наук, доцент Гурьев Вадим Сергеевич...»

«Бартенев Владимир Игоревич Ливийская проблема в международных отношениях 1981-1991 гг. Раздел 07.00.00 - Исторические наук и Специальность 07.00.03 - Всеобщая история (новое и новейшее время) АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук Москва 2008 1 Диссертация выполнена на кафедре новой и новейшей истории стран Европы и Америки Исторического факультета...»

«Макарова Роза Владимировна ИВАН ВЛАДИМИРОВИЧ ИШЕРСКИЙ И РЕАЛИЗАЦИЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ В СИМБИРСКОЙ ГУБЕРНИИ В КОНЦЕ XIX – НАЧАЛЕ ХХ ВЕКА Специальность 07.00.02 – Отечественная история АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук Чебоксары – 2013 Работа выполнена на кафедре документоведения, информационных ресурсов и вспомогательных исторических дисциплин федерального государственного бюджетного образовательного...»

«РАЕВСКАЯ Александра Ревовна СТАНОВЛЕНИЕ СИСТЕМЫ МЕСТНОГО САМОУПРАВЛЕНИЯ В МОСКВЕ И МОСКОВСКОЙ ОБЛАСТИ В КОНЦЕ XX – НАЧАЛЕ XXI ВВ.. Специальность 07.00.02 – Отечественная история АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук Москва 2012 Работа выполнена на кафедре политической истории факультета государственного управления Московского государственного университета имени М.В....»

«Назипов Ильгиз Ильдарович СЕВЕРО-ВОСТОЧНАЯ РУСЬ В СИСТЕМЕ ПОЛИТИЧЕСКИХ СВЯЗЕЙ ОРДЫ Специальность 07.00.02 – Отечественная история Автореферат Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук Ижевск – 2012 Работа выполнена в ФГБОУ ВПО Пермский государственный педагогический университет Научный руководитель: Кандидат исторических наук, доцент Шмыров Виктор Александрович Официальные оппоненты: Данилевский Игорь Николаевич, доктор исторических наук, доцент,...»

«Симонов Александр Николаевич История канонизации русских святых в конце XVII – первой четверти XVIII в. Специальность 07.00.02 – Отечественная история Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук Санкт-Петербург 2011 Работа выполнена на кафедре истории России c древнейших времен до начала XX века исторического факультета Санкт-Петербургского государственного университета Научный руководитель:...»

«Варнакова Галина Сергеевна Состав Совета Министров Российской империи 1905 гг. (опыт индивидуальной и коллективной характеристик на основе комплекса документов личного происхождения) Специальность 07.00.09 АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени к.ист.н. Москва - 2004 МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ им. М.В. ЛОМОНОСОВА ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ ВАРНАКОВА Галина Сергеевна СОСТАВ СОВЕТА МИНИСТРОВ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ...»

«АНДРЕЕВА Лилия Юрьевна ВЕРХНЕВОЛЖСКИЕ КАРЕЛЫ: ФОРМИРОВАНИЕ И ИСТОРИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ В УСЛОВИЯХ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ (XVIII – НАЧАЛО XX ВВ.) Специальность: 07.00.02 – Отечественная история АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание учёной степени кандидата исторических наук Москва – 2011 2 Работа выполнена на кафедре истории и политологии Государственного университета управления Научный руководитель: кандидат исторических наук, доцент заслуженный работник высшей школы РФ Крейс...»

«Сазанов Дмитрий Сергеевич Трансформация общественно-политического сознания советской интеллигенции в период перестройки Специальность 07.00.02 – Отечественная история Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук Ижевск - 2012 Работа выполнена в ФГБОУ ВПО Удмуртский государственный университет Научный руководитель: кандидат исторических наук Бармина Наталья Николаевна Официальные оппоненты: Полторак Сергей Николаевич, доктор исторических...»

« исторического исследования Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук Барнаул – 2009 Работа выполнена на кафедре политической истории ГОУ ВПО Алтайский государственный университет доктор исторических наук, профессор Научный руководитель: Должиков Вячеслав Александрович доктор...»

«Щукин Дмитрий Сергеевич ГОСУДАРСТВЕННАЯ И ПРОСВЕТИТЕЛЬСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ НИКОЛАЯ ПЕТРОВИЧА РУМЯНЦЕВА конца XVIII - первой четверти XIX в. Специальность 07.00.02 - отечественная история АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук Саранск 2005 2 Работа выполнена на кафедре страноведения Государственного образовательного учреждения высшего профессионального образования Мордовский государственный университет имени Н. П. Огарева Научный...»

«НАЗУКИНА АНАСТАСИЯ АЛЕКСАНДРОВНА ВИННАЯ ТОРГОВЛЯ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ОБЩЕСТВ ТРЕЗВОСТИ В МОСКОВСКОЙ ГУБЕРНИИ В КОНЦЕ XIX – НАЧАЛЕ XX ВВ. Специальность 07.00.02. – Отечественная история (исторические наук и) Автореферат диссертации на соискание учной степени кандидата исторических наук Москва – 2011 2 Работа выполнена на кафедре отечественной истории ГОУ ВПО г. Москвы Московский городской педагогический университет. доктор исторических наук, Научный руководитель: профессор Ушаков...»

«Гурьев Владислав Игоревич Московская полиция в конце XIX – начале ХХ вв.: организация, структура, состав Специальность 07.00.02. – Отечественная история Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата исторических наук Москва – 2012 Работа выполнена на кафедре отечественной истории ГБОУ ВПО г. Москвы Московский городской педагогический университет. доктор исторических наук, профессор Научный руководитель: Карпачев Сергей Павлович Официальные оппоненты:...»

«РУМЯНЦЕВ Владимир Петрович ПОЛИТИКА США И ВЕЛИКОБРИТАНИИ НА БЛИЖНЕМ И СРЕДНЕМ ВОСТОКЕ В 1957– 1964 гг. Специальность 07.00.03 – Всеобщая история АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук Томск – 2011 Работа выполнена на кафедре новой, новейшей истории и международных отношений ГОУ ВПО Томский государственный университет Официальные оппоненты: доктор исторических наук, доцент Дериглазова Лариса Валериевна доктор исторических наук, профессор...»

«БЛИНОВА Ольга Валерьевна СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ ОБЛИК УЧИТЕЛЬСТВА В ЗАПАДНОЙ СИБИРИ В 1880-х – 1914 гг. 07.00.02 – отечественная история АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук Омск – 2010 1 Работа выполнена на кафедре отечественной истории ГОУ ВПО Омский государственный педагогический университет Научный руководитель: доктор исторических наук, профессор Родигина Наталия Николаевна Официальные оппоненты: доктор исторических наук, профессор...»

«ВИНОГРАДОВА Татьяна Николаевна РАЗВИТИЕ ЗДРАВООХРАНЕНИЯ ЮЖНОГО УРАЛА В 1945-1953 гг. Специальность 07.00.02 - Отечественная история АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук Оренбург 2011 2 Работа выполнена на кафедре отечественной истории и социально-политических теорий ГОУ ВПО Оренбургский государственный педагогический университет Научный руководитель: доктор исторических наук, профессор Иванова Александра Георгиевна Официальные...»

«Ануфриев Кирилл Сергеевич ПОЛИТИКА РОССИИ И КИТАЯ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ: ОПЫТ СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОГО АНАЛИЗА 07.00.03 – Всеобщая история Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук Томск – 2010 Работа выполнена: ГОУ ВПО Национальный исследовательский Томский политехнический университет на кафедре философии; ГОУ ВПО Томский государственный университет на кафедре востоковедения. доктор исторических наук, профессор Научный руководитель:...»

«Голотин Илья Вадимович Государственная политика в области охраны памятников истории и культуры в 1953 – 1985 гг. (по материалам Ярославской области) Специальность 07.00.02 – Отечественная история АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание учёной степени кандидата исторических наук Ярославль – 2011 2 Работа выполнена на кафедре новейшей отечественной истории Ярославского государственного университета им. П.Г. Демидова. доктор исторических наук, профессор Научный руководитель: Федюк...»

«Карасев Алексей Владимирович ДИНАМИКА БРИТАНСКОЙ ПОЛИТИКИ ПО УРЕГУЛИРОВАНИЮ АРАБО-ИЗРАИЛЬСКОГО КОНФЛИКТА ПРИ Э. БЛЭРЕ (1997-2007 ГГ.) Специальность 07.00.15 – история международных отношений и внешней политики АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук Нижний Новгород - 2012 Работа выполнена на кафедре зарубежного регионоведения ФГБОУ ВПО Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского Научный руководитель: доктор...»

Игорь Леонидович Архипов (род. в 1971 г.) — кандидат исторических наук, журналист. Автор монографии “Российская политическая элита в Феврале 1917: психология надежды и отчаяния” (СПб., 2000). Публиковался в журналах “Звезда”, “Нева”, “Вопросы истории”, “Отечественная история”, “Родина”, “Русское прошлое”, “Новый часовой” и др. Живет в С.-Петербурге.

ї Игорь Архипов, 2009

Игорь АРХИПОВ

ПАТРИОТИзм в период кризиса
1914—1917 годов

Всплески искреннего народного патриотизма в России всегда содержат в себе серьезные политико-психологические риски. Патриотическое воодушевление зачастую бывает весьма привлекательным для циничных манипуляций со стороны как власти, так и различных политических сил. Уродливые фантомы, искажающие нравственный смысл патриотизма, с особой навязчивостью вторгаются в менталитет широких слоев населения, а также элиты в моменты кардинального перелома исторических эпох. По традиции же, складывавшейся в России начала ХХ столетия, периоды революционных смут и реформаторских попыток “революции сверху” совпадали с военными испытаниями. Непопулярная и бездарно проигранная война с Японией создала в массовом сознании предпосылки для потрясений революции 1905—1907 годов. Вступление России 19 июля (1 августа) 1914 года в Мировую войну стало в конечном счете одним из ключевых факторов скатывания страны в революционную пропасть Февраля — Октября 1917 года. Причем при формировании психологических и социокультурных условий крушения царской России значительное влияние оказывал именно фактор патриотизма, точнее, связанных с ним политических спекуляций.

Психозы “шпиономании”, поиска “внутренних врагов”, ставшие колоритным атрибутом общественной атмосферы в России уже с первых дней войны — “священной битвы славянства с германизмом”, — сыграли роковую роль. Свидетельствуя изначально о внутреннем нездоровье общества, они целенаправленно стимулировались и поощрялись властью. Не осознававшей, однако, что попытки использовать патриотическую истерию — например, для объяснения неудач в ходе войны — выдают прежде всего слабость самой власти, свидетельствуют о ненадежном положении правящей верхушки. Но главное — запустив в массовое сознание столь опасные психологические фантомы, как “шпиономания”, власть фактически дала в руки оппозиции идеологическое оружие, которое и было использовано для сокрушения авторитета самодержавия и дискредитации его деятелей. В итоге в тяжелейшее для страны время борьбы с внешней опасностью разрыв между властью и обществом, и так неумолимо увеличивавшийся в предыдущие годы, приобрел катастрофический характер. Но и после Февраля 1917-го привычные мифы кампании по изобличению “национальной измены” обернутся крайне негативным политико-психологическим эффектом. В значительной степени под их влиянием либерально-демократическая элита, получившая “всю полноту власти”, окажется бессильна увязать воедино решение двух задач — как оказалось, несовместимых. С одной стороны, обеспечить продолжение войны под знаком новых идеологем и символов, а с другой — в то же время — сохранить и упрочить политический режим “Свободной России”.

“Старший славянский брат”

“Германия, а затем Австрия объявили войну России.

Тот огромный подъем патриотических чувств, любви к Родине и преданности к Престолу, который как ураган пронесся по всей земле Нашей, служит в Моих глазах и, думаю, в ваших ручательством в том, что Наша великая Матушка-Россия доведет ниспосланную Господом Богом войну до желанного конца, — обращался император Николай II к собравшимся в Зимнем дворце 26 июля 1914 года членам Государственной думы и Государственного совета. — В этом же единодушном порыве любви и готовности на всякие жертвы, вплоть до жизни своей, Я черпаю возможность поддержать Свои силы и спокойно и бодро взирать на будущее…

Я уверен, что вы все, каждый на своем месте, поможете Мне перенести ниспосланные Мне испытания, и что все, начиная с Меня, исполнят свой долг до конца.

Велик Бог Земли Русской!”1

Единодушными возгласами “Ура!” были встречены эти слова выступления государя перед депутатами Думы — второго за все время существования “конституционной России”. Пауза затянулась со дня торжественного открытия Государственной думы 27 апреля 1906 года. Оставшийся позади исторический отрезок был чрезвычайно насыщен драматичными, резонансными событиями и явлениями внутриполитической жизни. Это и разгон двух первых Государственных дум, и “третьеиюньский переворот” 1907 года, благодаря которому власть смогла формировать относительно лояльные составы народного представительства, и половинчатые, запаздывающие реформы (от которых ожидали воплощения идей Манифеста 17 октября 1905 года), и загадочное убийство премьер-министра П. А. Столыпина при подозрительном попустительстве высокопоставленных деятелей “охранки”, и возмутительный расстрел рабочих на Ленских золотых приисках, и взволновавшее общество антисемитское “дело Бейлиса”. Наконец, все это время в общественном сознании крепло убеждение, что власть не только не намерена идти на компромисс с либеральной элитой (немногие еще верили, что осуществится идея “ответственного министерства”), но и всерьез задумывается о сворачивании “дарованных” под натиском революции 1905 года политических и гражданских свобод… Однако теперь в фокусе общественного внимания оказывалась принципиальная установка, продекларированная Николаем II в Высочайшем Манифесте о вступлении России в войну: “В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение царя с его народом, и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага”2.

“Это вторая Отечественная война — защита самих основ нашего Отечества”, — дружно объявляла печать, пытаясь обозначить исторические параллели с войной 1812 года. Почти буквальный повтор слов Александра I о возможных условиях мира с Наполеоном усматривали в лаконичной речи Николая II в Зимнем дворце по случаю объявления Манифеста: “Я здесь торжественно заявляю, что не заключу мира до тех пор, пока последний неприятельский воин не уйдет с земли нашей”. Хотя поначалу официальная пропаганда вообще не допускала мысли, что русской армии придется в боях отстаивать собственную территорию, — мол, для России война будет наступательной и к Рождеству триумфально завершится в Берлине (“казаки в пяти переходах”!). Памятна была и наделавшая много шума “шапкозакидательская” статья военного министра В. А. Сухомлинова “Россия хочет мира, но готова к войне”, в которой расписывалась превосходная подготовленность русской армии — в плане передового вооружения, снабжения всем необходимым и, конечно, морального духа. Причем особенно подчеркивалось, что “русская армия, бывшая всегда победоносной, воевавшая обыкновенно на чужой территории, совершенно забудет понятие „оборона“”, и будет исключительно “активной”3. Впоследствии, впрочем, в идеологеме “Отечественная война” станут усматривать даже практический вред. Генерал-квартирмейстер Ставки Верховного главнокомандующего Ю. Н. Данилов вспоминал: “Оскорбленное самолюбие русских людей сравнением развернувшихся событий с обстановкой 1812 г., по-видимому, стремилось вложить в отступление <…> идею какого-то преднамеренного внутреннего замысла. „Чем дальше мы уйдем на восток, тем лучше. Придет наше время, тогда зарвавшемуся немцу труднее будет убраться восвояси“”. Подобная психология способствовала тому, что “довольно легко отдавалось то пространство родной земли, которое, в сущности, можно было оберечь от тяжестей неприятельского нашествия”4.

В основе пропагандистской трактовки смысла войны и мотивов участия в ней России были идеи панславизма. Перманентный балканский кризис достиг беспрецедентной остроты после убийства 28 июня 1914 года наследника австрийского престола эрцгерцога Франца-Фердинанда и его супруги. Это произошло в Сараево — столице Боснии, которая вместе с Герцеговиной в 1909 году была присоединена к Австро-Венгрии. Россия, связанная обязательствами секретного международного договора, тогда предпочла остаться в стороне от конфликта. Тем более что и боеспособность русской армии, к модернизации которой только приступали, ни у кого в правящих верхах не вызывала иллюзий. “Я категорически заявил, что мы к войне не готовы и воевать не можем”, — вспоминал военный министр А. Ф. Редигер5. Теперь же, когда Австро-Венгрия, поддерживаемая Германией, предъявила ультиматум Сербии, а затем развязала против нее войну, Россия начала мобилизацию своих вооруженных сил. Переданная 18 июля германским послом графом Фридрихом фон Пурталесом нота с требованием остановить мобилизацию была отклонена, и на следующий день Германия объявила войну России. Идея солидарности России со славянскими народами подчеркивалась в Манифесте Николая II: “Следуя историческим своим заветам, Россия, единая по вере и крови со славянскими народами, никогда не взирала на их судьбу безучастно. С полным единодушием и особою силою пробудились братские чувства русского народа к славянам в последние дни, когда Австро-Венгрия предъявила Сербии заведомо неприемлемые для державного государства требования… Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение ее среди великих держав”.

“Мужайся, русский народ! — призывали на следующий день после объявления России войны газеты. — В великий час ты стоишь грудью за весь сонм славянских народов, измученных, задавленных и частью стертых с лица земли тевтонским натиском, который длился уже века. Забывшаяся Германия видит, и всегда видела, главное ограничение своего могущества и необузданных притязаний в мощи России и силе духа ее армии”6. Тема “славянского единения” была доминирующей в политической риторике, звучавшей со страниц газет, на бесчисленных собраниях “патриотической общественности” и уличных митингах в течение последней предвоенной недели. “Старший славянский брат тут, около нее (Сербии. — И. А. ), и прекрасно понимает, кого вызывают на бой насильники, — предупреждали проницательные публицисты. — Через голову маленькой Сербии меч поднят на великую Россию. Не мы разбудили военную грозу, — так пусть сбудутся над грабителями и насильниками великие слова: „взявшие меч от него и погибнут“”7. Объявлялись суровые предупреждения, что у “старшей славянской сестры” Сербии “живо и крепко сознание, что Россия не допустит разгрома славянской державы”8. В день, когда Германия объявила войну России, “Биржевые ведомости” с весьма характерным для того момента пафосом заявляли: “В России правительство и общество с редким единодушием, с поразительным спокойствием и уверенностью в себе заявляют не только Вене, но и ее союзникам, что на этот раз насильнический наскок на славянскую Сербию не будет оставлен без возражения”9. Роковая же развязка, предрешившая погружение России в бездну Мировой войны, была безоговорочно встречена “ура-патриотическим” оптимизмом: “В этот серьезный час 170-миллионная Россия проникнута единым сознанием, что, как ни смел враг, клинок его разобьется о моральную нашу правоту. В этой правоте наша славная армия почерпнет силу и крепость, твердость духа и отвагу, чтобы наказать тех, кто обнажил против нас свой меч”10.

Патриотический карнавал

Видимость “священного единения”, казавшегося залогом дальнейших успехов России в “великой народной войне”, возникала не в последнюю очередь благодаря складывавшейся в Петербурге колоритной политико-психологической атмосфере. “Патриотический энтузиазм”, по мере поступления известий о приближающейся развязке во взаимоотношениях Тройственного союза и Антанты, овладевал сознанием обывателей. Он начинал напоминать уже “шовинистический угар”. Достаточно массовый психоз под знаком “единения царя с народом” и “священной борьбы с германизмом” проявлялся на улицах столицы в своеобразной карнавальной, праздничной активности. Никто не мог тогда представить, что это начало тяжелейших испытаний для страны, что впереди более трех лет кровопролитной и разорительной войны, подтолкнувшей Россию к революции и триумфу большевизма…

В преддверии объявления войны улицы Петербурга каждый день заполнялись многолюдными, насчитывавшими десятки тысяч человек процессиями. С национальными флагами России и стран-союзников, с иконами и пением гимна, шествия завершались лишь глубокой ночью. “Да здравствует Сербия и ее армия!”, “Долой швабов!”, “Долой лоскутную империю!” — с подобными криками толпы направлялись в первую очередь к сербскому посольству на Фурштадтской улице. Полиции поначалу удавалось преграждать движение к посольству Австро-Венгрии, располагавшемуся поблизости, на Сергиевской улице. Но вскоре натиск все более массовых манифестаций не могли сдержать ни конные жандармы, ни двойные ряды извозчичьих пролеток. На углу Садовой улицы и Невского проспекта, где располагалась редакция газеты “Вечернее время”, в ожидании вывешиваемых в окнах текстов последних телеграмм горожане собирались почти круглосуточно. Отсюда, после получения очередного сообщения, начинались спонтанные уличные шествия. “Патриотическая общественность” устраивала “славянские обеды”, не ограничивая себя в произнесении воинственных речей. На следующий день после объявления частичной мобилизации “Обществом славянской взаимности” был организован в Казанском соборе многотысячный торжественный молебен. “Славяне, объединяйтесь — исторический час пробил!” — взывала резолюция, принятая затем на митинге. Чем-то естественным казались откровенные призывы к вмешательству России в военный конфликт вокруг Сербии: “Отступление перед опасностями войны было бы для России нравственно-неприемлемым отказом от вековых исторических задач и кровных интересов собственного русского народа”.

“Военные бегали по всему городу, какие-то толпы демонстрировали; во главе их появились никому не известные лица, нередко верхом, с перевязями национальных цветов, говорили речи, производили враждебные манифестации перед немецким и австрийским посольствами, одним словом, город кипел, как в котле”, — вспоминал депутат Государственной думы октябрист С. И. Шидловский11. После объявления мобилизации всю ночь оставались открытыми магазины, торговавшие военными предметами (в том числе особенно популярный магазин Гвардейского экономического общества). Шовинистический дурман захватывал даже отдыхающих за городом петербуржцев, что могло выражаться в поистине анекдотических сценах. “Кто-то из публики достал национальный флаг, и дачники с пением двинулись по улицам местечка, — описывал репортер “патриотический подъем”, пережитый обывателями на озере в Шувалово. — Манифестантов собралось около 500 человек. Дачницы размахивали зонтиками и угрожающе кричали: „Долой немцев“. Известие об объявлении войны (имеется в виду нападение Австрии на Сербию. — И. А. ) приводило собравшихся в неописуемый экстаз. В это время появились конные стражники, которые начали круто разгонять манифестантов”12.

Примечательно, что еще до вступления России в войну при описаниях “национального подъема” особо подчеркивались признаки политической консолидации. Отмечалось стремительное затухание забастовок, происходивших тогда на заводах и фабриках Петербурга: “Великая страна, после некоторого затмения, живо почувствовала самое себя. Вместо обычной угнетающей подавленности получился прилив бодрости и веры в свои силы. Разъединяющие антагонизмы сменились властным ощущением общенационального единства, даже левые инородческие газеты сочли себя вынужденными заговорить в патриотическом тоне, а вчерашние „забастовщики“ приняли живейшее участие в общих манифестациях и стали на работы с пением национального гимна, прекрасно понимая, что в черные дни нынешней опасности не время заниматься внутренними раздорами. Такова основная психологическая черта всех здоровых народов: всякий внешний натиск сплачивает внутреннее единство”13.

Кульминация патриотических торжеств — молебен на Дворцовой площади 20 июля, после объявления Николаем II Манифеста о войне. Примерно сто тысяч человек, собравшихся в воскресный день перед Зимним дворцом, в единодушном порыве приветствовали вышедшего на балкон государя. “Там не было ни грозной военной силы, ни какой иной стражи, — восторженно описывали действо газеты. — Там был только народ и его Венценосный вождь — народ, приносящий Главе государства свою любовь, свою кровь, свое достояние; Государь, который видел перед собой не только подданных, а народ, свободно приносящий в дар родине лучшее, что у него есть, — свою любовь и своих сынов <…> В такие минуты, когда Верховная Власть становится на защиту национального достоинства и чести, совершается торжественный акт даже не единения, а полного и безраздельного слияния Царя с Народом: Устами Царя говорит сам народ”14.

В. А. Оболенский, один из лидеров партии кадетов, вспоминал “напряженность господствовавшего настроения”, которую он почувствовал, направляясь вместе с огромной толпой к Дворцовой площади: “Лица у всех были серьезные и сосредоточенные, но вместе с тем какие-то растворенные, какие бывают у участников религиозных процессий. Полиция отсутствовала. Петербуржцы так привыкли видеть наряды полиции при всяких скоплениях народа, что отсутствие ее в густой толпе, запружавшей весь Каменноостровский проспект, сразу бросалось в глаза <…>. Толпа двигалась по направлению к Неве, двигалась медленно, ибо местами останавливалась из-за потребности взаимно делиться наплывавшими чувствами. Незнакомые люди затевали друг с другом разговоры, и то там, то тут возникали импровизированные митинги. Говорили не ораторы, а случайные люди, преимущественно из простонародья. И смысл всех речей был один и тот же: „Немцы на нас напали, и мы все должны защищать свою родину“ <…>. Много было котелков и фетровых шляп, но еще гораздо больше фуражек, что указывало на преобладание в толпе рабочих”. Однако с общим настроением диссонировало какое-то будничное впечатление от Высочайшего выхода Николая II. “Маленький царь появляется и исчезает, кивая нам привычными ему поклонами, такими же, какие мне много раз приходилось видеть, когда он проезжал по улицам Петербурга, — вспоминал Оболенский. — Придворные мужчины и дамы стоят на балконе в небрежных позах и о чем-то друг с другом беседуют, улыбаются, смеются. А одна из царских дочек, разговаривая с кем-то, обернулась к нам спиной и небрежно махала нам платочком <…>. Думаю, что не я один, а и многие, бывшие в этот день на Дворцовой площади, испытали неприятное чувство, точно в стройном симфоническом оркестре прозвучал фальшивый аккорд. И невольно в душу закрались тревожные предчувствия”15.

Картину “общенационального единения” через два дня эффектно дополнила манифестация петербургских евреев. Около 20 тысяч человек “верноподданно” встали на колени перед Зимним дворцом, а затем отправилась к памятнику Александру III на Знаменской площади, где синодальный хор исполнил еврейскую молитву об упокоении души императора16. Еврейские манифестации с портретами Николая II и свитками Торы прошли во многих городах России.
В Одессе, после неожиданно доброжелательной встречи патриотического еврейского шествия и демонстрации “союзников”-черносотенцев со скандально известным депутатом Государственной думы В. М. Пуришкевичем, парламентарий разразился сенсационным заявлением: “Все то, что я говорил и думал до сих пор о евреях, есть ложь и заблуждение. Все свои слова я беру назад. В эти исторические дни я убедился, что евреи — такие же верноподданные Русского Государя, как и мы сами”17.

Еврейских погромов удалось избежать — по крайней мере по случаю вступления России в войну, но агрессивные инстинкты особенно “патриотично” настроенных манифестантов требовали “разрядки”. Вполне логичным объектом ненависти стал “германизм” и в целом все, что могло ассоциироваться с “тевтонской заразой”. В Петербурге 22 июля на Невском проспекте и других центральных улицах появились демонстрации, насчитывавшие несколько десятков тысяч человек, выкрикивавших: “Долой немцев!”, “Бей их!” При попустительстве полиции камнями и палками громились попадавшиеся на пути немецкие колбасные и венские булочные, хорошо известные в Петербурге рестораны и кафе. Так, досталось кафе Рейтера на углу Невского проспекта и Садовой улицы: “Кто-то из толпы крикнул, что на углу Садовой против места, где русские люди ежедневно собираются выражать свои патриотические чувства, помещается немецкая кофейня, из окон которой, быть может, шпионы наблюдают за русскими и доносят своему правительству. Толпа немедленно потребовала закрыть кафе, вошла внутрь и разбила все стекла”. Не теряли бдительности и пассажиры трамвая: едва не был растерзан человек, неосмотрительно упомянувший в разговоре о “немецкой доблести”: “Пассажиры трамвая решили отправить этого господина в участок для удостоверения его личности, так как предположили в нем шпиона”18. Погром был устроен и в редакции выходившей на немецком языке газеты “St. Petersburger Zeitung”. Владельцам ресторанов, в том числе знаменитой “Вены”, пришлось заменить “непатриотичные” вывески (так появились названия “Ресторан о-ва официантов”, “Ресторан И. С. Соколова” и др.).

Но, конечно, самым грандиозным “патриотическим триумфом” стал разгром германского посольства на Исаакиевской площади. Около ста человек с топорами и кольями взобрались на крышу и стали сбивать гигантские бронзовые фигуры “тевтонов” и лошадей. “Каждый удар вызывал дружное одобрение и восторженные крики толпы”, — отмечали репортеры, падение же одной из скульптур было встречено с неописуемым ликованием. Одновременно часть толпы ворвалась внутрь посольства и устроила погром, не пощадив ни винный погреб с солидным запасом шампанского, ни хрустальную посуду, ни старинные картины и коллекцию бронзы эпохи Возрождения. Но при этом погромщики забрали из зала для приемов портреты Николая II и императрицы Александры Федоровны и затем с пением гимна пронесли их по городу. В какой-то момент в спальне посла Пурталеса начался пожар, и вскоре огонь охватил все здание. “Небывалое зрелище представляет собой бурное море десятков тысяч публики, через которое с большим трудом пробирались пожарные, освещая своими факелами толпу и придавая площади какой-то фантастический вид, — описывал происходившее журналист “Биржевых ведомостей”. — Публика кричала „ура“ и восторженно встречала пожарных, которых, однако, старалась не допустить до места пожара.

—Пусть горит, пусть погибнут немцы, — кричала толпа”19.

И один немец действительно погиб. Сотрудники посольства, человек сто германских подданных, покинули здание тремя днями ранее и на закрытых автомобилях были доставлены на вокзал, для отъезда по Финляндской железной дороге в Торнео. Но при осмотре разгромленного посольства на чердаке было обнаружено тело старика-кельнера. Причиной смерти немца стало ножевое ранение. Появившиеся в печати слухи намекали, что убийство могло произойти еще до отъезда сотрудников посольства и вообще кельнер, длительное время служивший в миссии, много знал. Впрочем, тайна так и не получила официального объяснения.

На фоне патриотического возбуждения диссонансом звучали некоторые статьи в кадетской газете “Речь”. К примеру, высказывались пожелания, чтобы “безобразные уличные сцены, в которых хулиганство пользуется вывеской патриотизма, больше не повторялись”: “Серьезное, сосредоточенное настроение, которое переживает теперь столица, а с ней и вся Россия, не должно быть обезображено выходками, носящими все признаки настоящего погрома”20.
Д. С. Мережковский призывал не поддаваться психозу по поводу “германских зверств” (подкреплявшемуся рассказами русских, возвращающихся с отдыха на немецких курортах): “Нельзя себе представить, чтобы в стране Лютера, Канта, Гейне, Шиллера все люди сплошь и навсегда озверели. Пусть там сейчас не много разумных людей, но они все-таки есть. Голос их не доходит до нас, но когда дойдет, то, может быть, мы услышим в нем такое же возмущение „немецкими зверствами“, какое мы сами сейчас испытываем. И это возмущение будет нашим союзником не менее надежным, чем Англия и Франция <…>. Самое легкое сейчас — видеть чужое зверство; самое трудное и нужное — сохранить в самом себе человека, — имея „железо в руке“, сохранив „крест
в сердце“. Кто это сделает, тот победит”21.

Поход на “цитадели германизма”

Инерция “шовинистического угара”, подогревавшаяся первыми крупными победами русской армии (армии генералов А. А. Брусилова и Н. В. Рузского взяли Галич и Львов, что заслонило известия о гибели в Восточной Пруссии армии генерала А. В. Самсонова), требовала очередного мощного символического шага. Таковым должно было стать переименование по указу Николая II от 18 августа Петербурга в Петроград. “Петроград — это великая внутренняя победа над закоренелой привычкой, над немецкими пережитками в России. Благое дело начато, а остальное приложится вскоре, — ликовал деятель славянских общественных организаций Д. Вергун. — Столица самого главного славянского народа, волею Государя императора, стряхнула с себя свое иностранное название и окрещена по-славянски”. “Простонародье” и раньше говорило — Питер, Питербург, а “старообрядцы” всегда называли столицу Петроградом. “Правда, часть интеллигенции находила, что столице нашей следовало бы дать название в великорусском духе. Предлагали — Петровск, Петро-город, Святопетровск и просто Петров. Но слово Петроград тоже в русском духе, — спешил успокоить общественность автор. — Его можно сопоставить с Царьградом, встречающимся уже в былинах и народных песнях и ставшим родным всем русским людям. Отсутствие полногласия в названии Петроград, требуемого законами русской фонетики, не должно нас смущать. Источник нашей русской культуры — древний церковнославянский язык, и все, заимствованное оттуда, русским людям не кажется чуждым”22.

Особую изобретательность, доказывая “давно непреложную потребность” переименования столицы в Петроград, проявлял популярный поэт, прозаик, литературный критик Б. А. Садовской. “Петербург (особенно Санкт-Петербург!) не только не укладывается в стих и не имеет никакой рифмы, но он сам по себе безнадежно прозаичен, — с беспокойством о судьбах отечественной поэзии констатировал Садовской. — Оттого Петербурга нет совсем в русской поэзии, нет этого слова. Его заменяют Невой, каким-либо другим словом или городом”. Что же касается прозы, то романом “Петербург” Андрея Белого — “этой кошмарной книгой кончаются литературные ужасы петербургского периода”. Воодушевленный патриотическим завоеванием, маститый литератор формулировал для коллег актуальный “заказ”: “Нынешним поэтам подобает широко восславить Петроград в своих стихах. Чуждая кличка спала, как чешуя, с российской столицы, и как Феникс возник перед нами исконно-русский славянский город — Петроград”23.

Общественным дискуссиям о переименовании столицы по Высочайшему указанию отнюдь не способствовала военная цензура, введенная в ужесточенном варианте (наряду с корректировкой закона “О государственной измене путем шпионства” был спешно утвержден перечень из 25 пунктов — запретов для прессы, под которые могла попасть, по сути, любая тема).

Кто посягнул на детище Петрово?

Кто совершенное деянье рук

Смел оскорбить, отняв хотя бы слово,

Смел изменить хотя б единый звук? <...>

Изменникам измены не позорны.

Придет отмщению своя пора…

Но стыдно тем, кто, весело-покорны,

С предателями предали Петра.

Чему бездарное в вас сердце радо?

Славянщине убогой? Иль тому,

Что к “Петрограду” рифм гулящих стадо

Крикливо льнет, как будто к своему?24

“Крамольное” стихотворение “Петроград” З. Н. Гиппиус было опубликовано только в марте 1917 года, когда сбылось пророчество: “Восстанет он <…> — Созданье революционной воли — прекрасно-страшный Петербург!” А тогда Гиппиус записала в дневнике: “У нас в России… странно. Трезвая Россия — по манию царя. По манию царя Петербург великого Петра — провалился, разрушен. Худой знак! Воздвигнуть некий Николоград — по казенному „Петроград“. Толстый царедворец Витнер подсунул царю подписать: патриотично, мол, а то что за „бург“, по-немецки (?!). Худо, худо в России…”25 Тем не менее “политико-топонимический сигнал” прозвучал, и сразу же последовали всевозможные “патриотические” прожекты. Например, хорошо бы возвратить Шлиссельбургу старинное новгородское название “Орешек”, даровать Ораниенбауму народное название “Рамбов”, возвратить Ревелю древнерусское имя “Колывань”, переименовать Гунгербург в “Усть-Нарову”26. Достаточно массовой модой стало и стремление граждан к замене “немецких” фамилий, к отказу от частицы “фон” и т. п.

Не иначе как “победой над внутренним врагом” именовала официозная пресса очередное “мудрое и спасительное решение нашего Государя” — продлить запрет на продажу водки, установленный поначалу лишь на время мобилизации. “В ожидании окончательной победы над внешним врагом русский народ одолеет не менее беспощадного внутреннего врага, мешавшего нашему материальному и духовному благосостоянию не меньше Немцев. Добрая привычка трезвости за время войны укоренится, и Россия по окончании внешних испытаний приступит к внутренней работе с решимостью, о которой раньше можно было только мечтать”27. Впрочем, по признанию современников, эта “победа” была во многом декоративной. “Тут-то захотелось пить и тем, кто раньше не пил, — вспоминал директор департамента МИД В. Б. Лопухин. — В ресторане, таинственно подмигнув, требовали к завтраку, обеду, ужину „чаю“. Водка подавалась в фарфоровых чайниках, и ее распивали из чашек. Для домашнего потребления получали спирт из аптек по рецептам врачей. Разбавляли водой, в пропорции, дававшей крепость, превосходящую градусы обыкновенной водки”28.

Истерия “антигерманизма” находила все новые и новые проявления. По отношению к немецким и австрийским гражданам, а также выходцам из этих стран культивировалось заведомое недоверие и подозрения, стремление видеть в них “шпионов” и “предателей”. От властей требовали активнее заниматься розыском и пересылкой “вражеских” подданных, среди которых “обнаруживается немало шпионов”, в восточные губернии, за Волгу. Напоминая, что до войны именно Россия в лице Николая II была инициатором Гаагской конференции, публицисты предостерегали теперь от чрезмерной национальной толерантности: “Но всякой благости есть предел, и за зарубежными Немцами должен быть установлен строгий надзор. Поэтому присутствие и оставление на свободе Германцев и Австрийцев в столице и в городах России не может быть терпимо. Уже сообщалось, что значительное число иностранных Немцев подали прошение о принятии их в русское подданство. Такое неожиданное проявление любви к России более чем не своевременно и звучит наглым издевательством. По нашему мнению, эти ходатайства следует оставлять без последствий <…>. Одинаково надо теперь же начать высылать на Восток всех так называемых условных русских подданных, которые, приняв наше подданство, в то же время с благословения императора Вильгельма считаются и германскими подданными. Исключений — никому”29. Бдительная общественность сигнализировала, к примеру, о большом количестве германских подданных (в основном — из числа прислуги), проживающих на дачах, “под боком столицы”, вдоль Финлянд-ской и Сестрорецкой железных дорог: “Было бы положительно ужасно, если ловкие враги России воспользуются халатностью нашей низшей администрации, окружив Петроград сетью зоркого наблюдения. В дни же войны все может быть возможно, если не придерживаться тактики усиленной бдительности”30.

Проницательные взоры патриотов не прошли мимо угрозы, которую якобы представляют немецкие школы и училища. Чтобы учебные заведения “перестали быть неприступными замкнутыми цитаделями германизма”, предлагалось незамедлительно поставить их под контроль государства, объединив с русскими школами. Подобная попытка делалась еще в 1890-х годах, но ее “демонстративно провалили вверху стоящие немецкие доброжелатели”. Опасность усматривали в том, что в немецких школах русский язык преподается как иностранный, что “все учебники заграничного издания проникнуты духом германизма”, что в них “прославляются победы Германцев над Римлянами”. Крамольными объявлялись даже отдельные фразы из учебника немецкой грамматики, к примеру: “Пруссия — могущественное государство”. Наконец, вызывало возмущение то, что в немецких школах процветает “жесткая строгость и резкость в обращении с учениками”, а также “трудна и непосильна учебная работа” (мол, шесть уроков проходит на немецком языке и русским детям приходится “выполнять двойной труд”!)31.

В ожидании скорой победы наносился удар и по влиянию “германизма” на будущие моды в женских нарядах. “Навсегда будет изжит из употребления отвратительный кровавый цвет „la haine des Prussiens“ и огненно-желтый „la folie de Wilhelm“.

Ничего немецкого нам не надо! Янтари в виде ожерелья, бус и всевозможных pende loques — вот последнее, что мы получили из Германии, в качестве articles de Berlin.

Янтарь — камень рабов.

Сколько крови, слез и отчаяния связано с этими кусочками смолы, обточенными жесткой водой Немецкого моря.

Не надо больше носить янтарь”32.

Иллюзия “единения”

“Патриотический подъем” и искренняя надежда на конструктивное сотрудничество общества и власти, хотя бы во время войны, — такова была базовая установка большей части представителей политической элиты (в том числе оппозиционной). В их публичных выступлениях доминировала идея: патриотизм, соображения “национального единства” должны взять верх над какими-либо политическими “амбициями”, нужно мирное сотрудничество с царской властью во имя победы над внешним врагом. Это стало исходной точкой отсчета для стереотипной риторики, которая позволяла думским лидерам представать в глазах общества “государственной силой”, подчиняющей свои действия общенациональным задачам военного времени. На “историческом заседании” Думы 26 июля помимо утверждения военных бюджетных кредитов элита дала правительству кредит политический — призвав сплотиться вокруг “своего державного вождя, ведущего Россию в священный бой с врагом славянства”. При этом и в своей среде депутаты, олицетворяющие полярные политические течения, демонстративно протягивали друг другу руки. В. М. Пуришкевич попросил “познакомить” его со своим давним и непримиримым оппонентом, лидером кадетов П. Н. Милюковым: “Теперь у нас есть почва, на которой мы можем познакомиться”. Официально “представился” Милюкову и крайне правый националист Н. Е. Марков (Марков 2-й): “Теперь все кончено. Мы можем говорить друг с другом. Напрасно вы думали, что мы против народного представительства. Мы всегда были лишь против бюрократии…”33

Для политической психологии либералов было характерно стремление к
определенной идеологизации смысла войны. Проводилась параллель между верой в победу, искренним желанием содействовать ее достижению и последующим торжеством либеральных идеалов конституционализма, политической свободы, преобразования самодержавия на демократических началах. Милюков прямо сформулировал один из мотивов этой “оборонческой” эволюции на заседании Думы 26 июля: “Мы надеемся, что, пройдя тяжелые испытания, нам предстоящие, страна станет ближе к своей заветной цели <…>. В этой борьбе мы все заодно, мы не ставим условий и требований; мы просто кладем на весы борьбы нашу твердую волю одолеть насильника”34. Дополнительный аргумент, усиливающий политическую важность участия в войне, которая должна завершиться только победой, — Россия выступает в союзе с “образцовыми” демократическими государствами (Англией, Францией), что крайне важно для ее будущего. Милюков указывал на “глубокий нравственный смысл, который приобретает мировая война благодаря участию в ней двух наиболее передовых демократий современного человечества (Голоса : браво). Мы верим, что участие это обеспечит нам полное достижение освободительных целей этой войны”. “Да здравствует свободная Россия в освобожденном ее усилиями человечестве!” — резюмировал лидер кадетов суть либеральной “патриотической” парадигмы35.

Голос идеолога и лидера кадетов был знаковым политическим камертоном для широких кругов общественности (не только либеральной, но и более “левой”, близкой к социалистам). Командующий Петербургским военным округом великий князь Николай Николаевич, назначенный Верховным главнокомандующим, в день объявления войны первым делом закрыл кадетскую газету “Речь”. Накануне войны позиция партии кадетов и лично Милюкова заметно отличалась от распространенных в обществе “шовинистических” и “панславистских” установок. Милюков считал, что России необходимо избежать участия в общеевропейской войне, пожертвовав “солидарностью” с балканскими славянами. Даже после убийства Франца-Фердинанда Павел Николаевич ратовал за “локализацию” войны: “После всех балканских событий предыдущих годов было поздно говорить о моральных обязанностях России по отношению к славянству, ставшему на свои собственные ноги. Надо было руководиться только русскими интересами...” В “оппозиционности войне” в тот момент усмотрели угрозу “национальной обороне”!36 Однако уже через три дня, во многом благодаря личному вмешательству председателя Думы октябриста М. В. Родзянко, выход “Речи” был возобновлен.

Участие России в войне стало свершившимся фактом, и у Милюкова возобладал “реалистический” подход. Выстраивая тактику поведения, он рассчитывал на достижение в дальнейшем политических сверхзадач — полного торжества конституционных принципов, введения “ответственного министерства” и т. д. Предпосылка этого — “победное окончание” войны. На предлагавшемся кадетами “общем понимании смысла войны, ее значения для России, ее связи с русскими интересами предстояло объединить русское общество”37. Главную ставку в своей политической стратегии кадеты делали на парадигму “патриотизма”. И деятельность власти они собирались оценивать, исходя из ключевого критерия — в какой степени она отвечает “задачам победы”. Впрочем, в первом после возобновления номере газеты “Речь” В. Д. Набоков подчеркивал, что, “сливаясь в порыве единой воли со всеми, кому дорога жизнь нашей родины, мы не поступимся ни одним из наших лозунгов, не забыв ни одной из наших идейных задач, не сходим ни с одной из занятых нами, на глазах всего русского общества, позиции”. “На своем месте и в свое время мы останемся борцами за наши политические идеалы, за то лучшее будущее, которому лучшие граждане отдали столько жертв”38.

В среде интеллигенции, однако, настроения были более сложными и противоречивыми, отнюдь не всегда укладывавшимися в каноны официального “патриотического воодушевления” и политические схемы, декларируемые партийными лидерами. Основные сомнения связывались с тем, насколько, в реальности, искренним и осознанным был в народе патриотизм, готовность воевать, приносить жертвы, терпеть тяготы. Причем принципиальный смысл имела проблема идентификации общественности с государством, с политическим режимом, вызывавшим до войны массу претензий и не пользовавшимся доверием и авторитетом. “Все растерялись, все „мы“, интеллигентные словесники, — записывала в дневнике З. Н. Гиппиус. — Помолчать бы, — но половина физиологически заразилась бессмысленным воинственным патриотизмом, как будто мы „тоже“ Европа, как будто мы смеем (по совести) быть патриотами просто <…>. Любить Россию, если действительно, — то нельзя, как Англию любит англичанин. Тяжкий молот наша любовь… настоящая.

Что такое отечество? Народ или государство? Все вместе. Но, если я ненавижу государство российское? Если оно — против моего народа на моей земле?

<…> Наши счастливые союзники не знают боли, раздирающей в эти всем тяжкие дни самую душу России. <…> Там на Западе, ни народу, ни правительству не стыдно сближаться в этом, уже необходимом , общем безумии. А мы! А нам!”39

Растерянность и отчужденность интеллигенции отмечал юрист, приват-доцент Петербургского университета, социалист В. Б. Станкевич: “Многие до конца войны так и оставались „у себя дома“, разбираясь в своих ощущениях или горюя над совершившейся катастрофой. И почти во всех чувствовалось, что война воспринимается как нечто внешнее, чужеродное: масса русского общества никогда не почувствовала в войне своего собственного дела. Оно говорило: „мы сочувствуем войне“, „мы помогаем ей“, но оно не сказало: „мы воюем“. <…> Не помню, чтобы одна какая-либо идеологическая концепция или хотя бы отчетливое чувство объединяло всех. Все воспринимали войну как факт, но каждый посильно старался создать себе духовную атмосферу для нее”40. К. И. Чуковский обращал внимание, что, к примеру, ни А. Ф. Кони, ни
И. Е. Репин не были “оглушены этой войной”: “Репин во время всеобщей паники, когда все бегут из Финляндии, красит свой дом (снаружи) и до азарта занят насыпанием в Пенатах холма на том месте, где было болото”41.

В обманчивости доминировавшего в первые месяцы войны настроения, когда “не только обыватель, не только рядовой интеллигент, но и политические деятели склонны были безоговорочно снять с очереди все внутренние вопросы, разделявшие уже в течение долгих лет правительство и общество”, С. П. Мельгунов усматривал серьезную опасность. В частности, ее следствием стало то, что “положив безоговорочно „всю силу своего авторитета“ на „весы власти“, либеральная среда русского общества создавала для власти атмосферу самообмана , которая губительно влияла на ход событий”. Ведь в действительности, как подчеркивал Мельгунов, “не было того подлинного национального подъема, который вызывает сознание, проникшее в самые поры народные, что отечество в опасности, но было много шумливого „шовинистического энтузиазма“”: “То был гипноз, обычный для начала всякой войны — до первой неудачи”42.

“Патриотическая тревога” и призрак “шпиономании”

Опасения подтвердились, когда вскоре последовала целая череда военных неудач русской армии. К лету 1915 года, потерпев поражения в Восточной Пруссии и в Галиции, русская армия отступала — были сданы Варшава, Львов, Перемышль, Митава, Рига, Брест-Литовск. “Нет снарядов!” — этот прискорбный факт, известный всей стране, символизировал для массового сознания удручающее положение дел с подготовкой армии к войне, с обеспечением ее вооружением и припасами. По выражению вернувшегося с фронта депутата Думы В. В. Шульгина, “воевнули чем бог послал”…

Плохая подготовленность не вызывает сомнений у современных историков. По словам К. Ф. Шацилло, “к лету 1914 года, в полном соответствии с утвержденными нормами, царская армия была снабжена артиллерией и другим вооружением хуже всех в Европе”. На практике к концу 1913 года военное ведомство получило немногим более 1/3 средств, которые правительство и Дума посчитали необходимым выделить на развитие и реорганизацию армии и в общем на усовершенствование государственной обороны. При этом, в угоду великодержавным амбициям, делался ошибочный перекос в пользу создания сверхмощного флота и, в частности, строительства дорогостоящих линейных крейсеров (континентальная Россия не имела столь же острой потребности в океанском флоте, как Британия с ее многочисленными колониями). “Большая программа усиления армии” была принята в 1914 году, за несколько недель до начала войны, и могла быть реализована лишь в 1917 году. Ошибкой русского Генерального штаба, как отмечает Шацилло, было намерение вести войну при помощи накопленных в мирное время запасов боевого снабжения: “Война оказалась не молниеносной, а длительной, расход боеприпасов столь велик, что всех запасов едва хватило на первые четыре месяца войны. И если Германия, обладавшая высоким промышленным потенциалом, смогла быстро перевести свою экономику на военные рельсы, то в России перестройка не прошла столь гладко, тем более что отсталый не только экономически, но и политически царский режим на протяжении первого года войны никак не соглашался допустить хотя бы на самых скромных условиях участие буржуазии в борьбе с кризисом вооружения”43.

Политики, забившие “патриотическую тревогу” весной 1915 года, догадывались о проблемах с подготовкой к войне, но надеялись прежде всего на ее краткосрочность — 3—4, максимум 6 месяцев! И это порождало слишком завышенные ожидания, что власть хотя бы в условиях войны докажет свою дееспособность. “Мы отлично знали, что утвержденная Думой военная программа еще не осуществлена, что рассчитана она к 1917 году и пока не готова, но нас это ничуть не смущало, и мы горели в то время огнем так же, как и все другие”, — признавал С. И. Шидловский44. На фоне кадетских активистов, исповедующих наивный патриотический оптимизм, выделялся, по свидетельству А. В. Тырковой-Вильямс, только Ф. И. Родичев: “Помню, с какой горькой усмешкой, которая появлялась у него в те редкие минуты, когда он высказывал пессимистические суждения, Родичев сказал: „Россия будет разбита. Мы к войне с немцами не готовы. Но к вашей резолюции я, конечно, присоединюсь“. Мы, в том числе и я, на него набросились. Мы горели верой в победу, желанием вложить в нее все силы. К великому несчастью, не только России, но и всего мира, Родичев оказался прав”45. Лидер октябристов А. И. Гучков вспоминал, что впечатления первого месяца войны и, особенно, сокрушительного поражения под Сольдау “привели меня уже в августе месяце к совершенно твердому убеждению, что война проиграна”46. 28 августа 1914 года в письме к А. В. Кривошеину Гучков указывал на самые уязвимые моменты в сфере государственной обороны, дающие основания для пессимистичных прогнозов: “Надежда на успех не потеряна. Но положение очень серьезное, и потребуется множество усилий, больше, чем нужно было бы при других условиях”. Среди основных “недостатков” Гучков выделял “бездарность многих из вождей, техническую отсталость (главным образом в артиллерийском отношении) и, наконец, отсутствие стройной и правильной организации”. “Из рук вон плох, кричаще плох тыл и связанное с ним снабжение <...> мы сделали громадный шаг назад сравнительно с японской войной”, “мы идем на встречу новой, еще худшей катастрофе — санитарной, которая скосит значительную часть нашей армии”. Наибольшую же тревогу у него вызывала неосведомленность “верхов” о реальном положении дел47.

Однако и в январе 1915 года, когда на три дня собралась Государственная дума, оппозиция воздержалась от критики власти. Несмотря на то что многие политики-либералы испытывали те же сомнения, что и А. И. Шингарев: “Критиковать и ругаться за творимые безобразия во время войны немыслимо. Хвалить невозможно, молчать тягостно. Положение очень невеселое”48. Спустя полгода З. Н. Гиппиус возмущалась: “Это (проблемы с обеспечением снарядами. — И. А. ) знала думская оппозиция уже в январе! И тогда было условлено — молчать! Вот когда в первый раз кадеты сознательно прикрыли правительство”49.

В свою очередь власти, прежде всего военные — в лице руководителей Ставки и самого Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, — предложили собственное, претендующее на “популярность” объяснение неудач на фронте. В ход пошло нагнетание психоза “шпиономании” и борьбы с “немецким засильем”. Сама власть, запустив истерию “шпиономании”, способствовала тому, что вскоре в массовом сознании сложится комплекс политических мифов, объединенных темой поиска “внутреннего врага”. Все более активно циркулировавшие в обществе всевозможные слухи — о “немецком засилье”, “национальной измене”, о “темных силах”, окружающих трон и т. п., — играли важную роль в политической жизни в преддверии крушения царизма. В контексте беспрецедентных экономических трудностей, военных поражений, явной неэффективности системы управления государством, ужесточающейся конфронтации между обществом (в лице Думы, земских, городских, предпринимательских организаций) и самодержавием столь пикантные слухи попадали на “благоприятную” политико-психологическую почву. В итоге на основе этого политического мифотворчества “картина мира”, сложившаяся к Февралю 1917 года в массовом сознании, в примитивной форме выглядела примерно так: “Царь со всей семьей — во власти пьяницы-конокрада и развратника Гришки Распутина. Царица, не гнушающаяся изменой и предательством. Министры, открыто предающие родину...”50

“Шпиономания в то время охватила всех. Считалось, что немцы все могут и всем пользуются”51, — отмечал в декабре 1914 года находившийся на фронте, в Восточной Пруссии, А. И. Верховский (в 1917 году — последний военный министр во Временном правительстве). По словам Ю. Н. Данилова, предпосылки к “шпиономании” складывались во многом под влиянием военных неудач (в частности, в ходе Восточно-Прусской операции) — они заставляли войска “с необычайной внимательностью взирать на все казавшиеся им подозрительными явления”. Подталкивало к этому и реальное наличие “выдающейся организации помощи немецкого населения своим войскам”: “Вследствие этих причин во всяком обывателе, шнырявшем на своей мотоциклетке или велосипеде по восточно-прусским дорогам, русские войска склонны были видеть шпиона, высматривавшего их расположение или движение; во всяком мерцавшем огоньке, лишнем повороте колес ветряных мельниц или ударе колокола чудилось, а может быть, происходило и в действительности, сигнализирование отрядам неприятеля. Так в русских войсках развилась нервировавшая подозрительность”. Однако, как со знанием дела признавал Данилов, “некоторые на этой подозрительности строили свою служебную карьеру”, причем особенно удобным для “разоблачений” оказывалось еврейское население. “На предположении о нелояльности этой части населения России стали играть некоторые недобросовестные агенты полиции и контрразведок, видевшие в раскрытии возможно большего числа всякого рода шпионских организаций способ проявить свое служебное рвение и тем выдвинуться по своей специальности, — отмечал Данилов. — Времени разобраться было не много. <…> Ясно, что легче было подвести под подозрение все инородческое население: евреев, немцев, поляков или другие народности, чем выдвигать против того или другого отдельного лица какое-либо конкретное обвинение, которое еще нужно было доказать”52.

“Мы положительно утверждаем, что ни одна армия в мире еще не располагала такой массой шпионов, которой пользуются наши враги, благодаря шпионским услугам немцев-колонистов, расселившихся у нас в Польше, Литве и на Волыни, — уверял в специальном “исследовании” помощник военного прокурора А. С. Резанов. — Немцы-колонисты пользовались поддержкой своего фатерлянда, как дипломатической, так и материальной. Германия не жалела расходов, насаждая в наших пределах свои передовые посты, и теперь пожинает плоды долголетних трудов и денежных жертв”53. Профессиональный разоблачитель козней “слуг германского императора” — шпионов, землевладельцев западных губерний, коммерсантов, являющихся агентами “немецкого капитала”, “профессоров-изменников, составивших свое благополучие на русские деньги”, — не останавливался перед фундаментальными обобщениями: “Война оголила душу немца, на дне которой таятся злоба, жестокость, обман и предательство. Мы, русские, никогда не должны забывать, что вся политическая этика немцев вылилась в национальной заповеди: „Deutschland hber alles“ <…>. Надо привыкать к мысли, что мы не знали психологии немецкого народа, оценивая ее с точки зрения культурного человека, тогда как современный немец — нравственный дикарь, прикрывающий свою душевную наготу всего лишь блеском крупповской цивилизации. Пусть помнит русское общество, что от немца всего можно ожидать, кроме искренности, честности и благородства”54.

Многочисленные популярные брошюры о шпионах выходили в сериях “народных библиотек”. Например, в формате солдатских рассказов, вперемешку с примитивными шутками и байками, иллюстрирующими трусость и хитрость немцев и австрийцев, внушалась тотальная ненависть и к вражеским войскам, и к “инородческому” населению. “Все население свое немцы запугали перед русскими и заставили его быть на разведках, — “просвещал” автор одной из таких книжек. — Каждая старуха, каждый старик, ребенок, — взрослых-то там почти нет, все ушли на войну, — это все разведчики, и о каждом шаге русских войск осведомляют своих. На помощь населению присылаются переодетые солдаты, которые или стоят в работниках в имениях, или прямо изображают из себя местных крестьян. Они обычно работают где-нибудь на поле, в сторонке от дороги, а сами высматривают”. Наиболее яркие примеры коварства фронтовых шпионов связаны с использованием телефонных и телеграфных проводов, с устройством электрической сигнализации, оповещающих о проходе русских солдат по мостам и т. п. Разоблачались уловки с простенькими рисунками на стенах домов: “Если нарисована маленькая коровка, то значит, что дорога защищена слабо; корова средних размеров обозначает, что в окрестности находятся порядочные силы русских. А большая корова — впереди имеются укрепления и окопы. Затем, если корова нарисована с задранной кверху головой, так это означает, что подвигаться вперед следует с особой осторожностью”55.

“Шпион” особого назначения

Образцово-показательным “шпионским делом”, которое вызвало колоссальный общественный резонанс и стало символическим сигналом к “раскрутке” кампании по изобличению “национальной измены” представителей царской власти, оказалось “дело Мясоедова”56. В марте 1915 года полковник С. Н. Мясоедов, занимавшийся контрразведкой в штабе 10-й армии Северо-Западного фронта, по обвинению в шпионаже и мародерстве был приговорен военно-полевым судом Варшавской крепости к смертной казни и незамедлительно повешен. На Мясоедова, якобы передавшего секретные сведения немцам, списали отступление армии в январе—феврале 1915 года (в том числе героическую гибель 20-го корпуса). Однако “дело Мясоедова”, инспирированное Ставкой (при энергичном участии великого князя Николая Николаевича и начальника штаба Верховного главнокомандующего генерала Н. Н. Янушкевича), чтобы оправдать в глазах общественного мнения гораздо более масштабные военные неудачи, имело и серьезную политическую интригу. Она была направлена против военного министра В. А. Сухомлинова.

Фигуру Мясоедова выбрали, очевидно, не случайно. Жандармский полковник, длительное время служивший на пограничной железнодорожной станции Вержболово и лично знакомый с Вильгельмом II и многими немецкими офицерами, считался близким к Сухомлинову человеком. В 1911—1912 годах он состоял при военном министре, выполняя особые поручения, связанные с вопросами проверки надежности (политической, моральной и т. д.) офицеров. В частности, по поручению Сухомлинова ему пришлось заниматься проверкой анонимки, обвинявшей А. А. Поливанова, помощника военного министра
(с правами его заместителя) в передаче секретной информации послу Австро-Венгрии. Об этом узнал Поливанов, который и так постоянно интриговал против Сухомлинова, опираясь на свое влияние в думских кругах, и прежде всего тесные связи с А. И. Гучковым. Вскоре Гучков инициировал публикацию в газетах нескольких сенсационных статей и своего интервью, в которых уже сам Мясоедов обвинялся в передаче военных тайн австро-венгерскому Генеральному штабу. Скандальная история завершилась дуэлью с Гучковым. Стрелявший первым Мясоедов промахнулся, а Гучков разрядил пистолет в воздух, будто бы сказав — мол, полковник, как шпион, “должен умереть на виселице”!57 Специальное расследование с участием чинов контрразведки никаких обвинений в адрес Мясоедова не подтвердило. Тем не менее он подал в отставку, судился с редакторами газет и добился опровержений. В 1914 году Мясоедов обратился к военному министру с прошением о принятии на действительную службу (Сухомлинов ответил, что не возражает, но оказывать протекцию не стал). В конечном счете Мясоедова приняли “переводчиком”, выполняющим “поручения по разведке”, в штаб 10-й армии, расквартированной в районе, хорошо знакомом ему по прежней службе в Вержболово.

Основанием для преследования Мясоедова послужили показания подпоручика 23-го Низовского пехотного полка Я. П. Колаковского, прибывшего в декабре 1914 года в Петроград из Швеции. Он сообщил, что, попав в плен к немцам, изъявил желание стать шпионом и, получив ряд заданий, был переправлен в Россию. Перечень поручений выглядел абсурдно. Колаковский должен был взорвать мост через Вислу у Варшавы (за вознаграждение 200 тысяч рублей), убить Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича (цена вопроса — 1 млн рублей), договориться с комендантом крепости Новогеоргиевск о ее сдаче (также за 1 млн рублей). О Мясоедове он “вспомнил” только через неделю, на третьем допросе. Лейтенант немецкой разведки будто бы посоветовал обратиться в Петрограде к Мясоедову (встретившись с ним в ресторане), у которого можно узнать много ценных для немцев сведений. На следующий день эти показания были “отредактированы” Из них следовало, что немецкие офицеры определенно говорили: “Германский Генеральный штаб уже более 5 лет пользуется шпионскими услугами” Мясоедова. Противоречивые показания подпоручика, которому немцы к тому же с поразительным доверием фактически выдали своего “резидента” в России, не смутил русских контрразведчиков. За Мясоедовым установили наблюдение, пристроили к нему в качестве шофера и секретаря сотрудников контрразведки и следили несколько недель, вплоть до ареста в Ковно 18 февраля 1915 года. Впрочем, никаких серьезных улик добыть так и не удалось.

Тем не менее на закрытом, без участия защитников, военно-полевом суде (по требованию великого князя Николая Николаевича, он должен был “закончить дело быстро и решительно”) Мясоедова признали виновным по трем пунктам. Однако эти обвинения отнюдь не доказывают, что Мясоедов во время войны имел реальные контакты с немцами и передавал секретные сведения. Во-первых, военно-полевой суд, созванный в Варшавской крепости, обвинил полковника в передаче неких секретных сведений агентам иностранных правительств, когда он находился на службе в корпусе жандармов, то есть еще до войны (и в период до 1912 года). При этом доказанных фактов прошлых измен не приводилось! Во-вторых, Мясоедова признали виновным в сборе сведений о дислокации войск 10-й армии. В данном случае фигурировала полученная Мясоедовым официальная справка о расположении войсковых частей, а также показания свидетеля, что полковник в ходе своих передвижений часто задавал вопросы наподобие: “А какая там рота?” Тем не менее из-за отсутствия доказательств фактов передачи собранной информации противнику пришлось снять два пункта обвинения. И, в-третьих, Мясоедов был обвинен в мародерстве, причем на основании собственного признания: осенью 1914 года в покинутом хозяевами имении на территории Восточной Пруссии он взял картины, гравюры, стол, оконные занавески и другие предметы, в том числе… “оленьи рога”! По двум последним пунктам обвинения он и был приговорен к смертной казни через повешение.

Примечательно, что сначала дело Мясоедова рассматривалось в Варшавском окружном суде, но его приговор не был утвержден командующим Северо-Западным фронтом Н. В. Рузским из-за выявившихся противоречий. Николай Николаевич был в гневе, наложил на докладе резолюцию “Все равно повесить!” и потребовал специально для осуждения Мясоедова учредить военно-полевой суд из штаб-офицеров Варшавской крепости. Незадолго до суда Янушкевич откровенно писал Сухомлинову, что с делом Мясоедова необходимо на днях покончить “для успокоения общественного мнения” перед Пасхой! В июне—июле 1915 года состоялось еще два суда над различными людьми, имевшими какие-либо связи с Мясоедовым (среди них была и его жена Клара), а также, что имело особое значение, с Сухомлиновым. Большинство подсудимых было казнено.

Военные власти таким образом пытались убедить общественность в наличии мощной шпионской организации, нити которой тянутся наверх — вплоть до фигуры военного министра! Как отмечал известный в русской эмиграции военный историк А. А. Керсновский, Николай Николаевич умело воспользовался массовым настроением — “видеть всюду „германских шпионов“ и „темные силы“” — “для переложения ответственности на козла отпущения”: “Ростопчин в 1812 году натравил Москву на купеческого сына Верещагина. Великий князь решил натравить общественное мнение России на полковника Мясоедова. В несуществовавшем „преступлении“ можно было обвинить с таким же успехом любого офицера, любого прохожего, но в данном случае важен был именно Мясоедов. Он слыл за ставленника Сухомлинова — и великий князь рассчитывал свести личные счеты со своим злейшим врагом, пристегнув его имя к скандальной истории. Обвинять прямо Сухомлинова он не мог — это должна была сделать стоустая молва”58.

Автор сфабрикованного “дела Мясоедова” генерал М. Д. Бонч-Бруевич (брат будущего управляющего делами Совнаркома) вскоре получил повышение. Николай Николаевич, назначив М. Д. Бонч-Бруевича начальником штаба 6-й армии, располагающейся в окрестностях Петрограда, напутствовал: “Вы едете в осиное гнездо германского шпионажа <…> одно Царское Село чего стоит <…>. Кстати, обратите внимание на немецких пасторов, торчащих в Царском Селе. Думаю, что все они работают на немецкую разведку”59. Среди особо выдающихся достижений Бонч-Бруевича станет преследование фирмы “Зингер”. Контрразведчикам мерещилось, что многочисленные представительства и торговые агенты известной компании являются замаскированными шпионами, а продажа швейных машинок в кредит — “закабалением русского народа”…

Некоторые современники изначально не верили в виновность Мясоедова. “Чтобы выгородить себя, военное командование свалило вину в своих неудачах на инсценированную им измену”, хотя, конечно, “мародерством Мясоедова нельзя было объяснить наших неудач”, — отмечал В. Б. Лопухин. “Повесить человека повесили. Но убежденности в его измене не было”60. Высказывались предположения, что “дело Мясоедова” всячески использовалось и популяризировалось действительными немецкими агентами: “В сознании темной солдатской среды страдания отхода, 1915 год, вследствие всем известного факта измены Мясоедова, рисуются в виде измены командного состава, а германские агенты в тылу всячески поддерживали и развивали эту версию, раздувая недоверие к командному составу в ненависть ко всему офицерству”61. Более того, нельзя исключать, что само дело — следствие провокации германской разведки! Очевидец суда над Мясоедовым, признававший впоследствии, что “дело производило впечатление подтасовки”, вспоминал об атмосфере в армии и в обществе, все более нагнетавшейся по мере военных неудач: “И опять проклятое слово „измена“ пронеслось по всей России. По всем углам зашептали, передавая „чудовищные“ новости о каких-то шпионах, заседающих чуть ли не в штабах главнокомандующих, летающих на аэропланах и имеющих всюду свои радиостанции. Общественное мнение требовало наказания „шпионов“, и, если их не могли найти, их надо было выдумать”62.

И в конечном счете известия о “деле Мясоедова” произвели в обществе гораздо больший эффект, чем, очевидно, ожидали его организаторы. Именно в это время беспрецедентно обострились проблемы со снабжением русской армии оружием и боеприпасами, в чем усматривали причины масштабного отступления весны—лета 1915 года. В конце мая в Москве вспыхнули антинемецкие беспорядки, которые, при бездействии полиции, переросли в настоящий погром магазинов, частных квартир и даже приобрели антиправительственный характер. Пришлось задействовать войска. По официальной версии властей, это был “взрыв оскорбленного народного чувства — буйного, разнузданного, но все же в основе своей имеющего нечто от патриотизма”63. Для успокоения публики по требованию московского генерал-губернатора был арестован председатель Общества фабрикантов и заводчиков Московского района Ю. П. Гужон, подозревавшийся в прогерманских симпатиях (несмотря на свое французское гражданство)64. Общественная кампания против Сухомлинова усиливалась. На совещании в Ставке, когда под давлением Николая Николаевича и председателя Думы Родзянко Николай II принял решение о создании Особого совещания по обороне с участием общественности (депутатов, промышленников), Сухомлинов с радостью отнесся к этим планам — чтобы хоть с кем-то разделить ответственность за нехватку снарядов!

Впрочем, уже вскоре, 11 июня, Сухомлинов был снят с должности министра и начала работу специально созданная Верховная комиссия для расследования причин недостатка воинского снабжения армии. Впоследствии Сухомлинов утверждал, что, стремясь сделать его основным виновником всех бед, Николай Николаевич — главный инициатор интриги — пытался “спасти свою славу полководца” (его “стратегические эксперименты стоили нам трех армий”). Поливанов обвинялся Сухомлиновым в сведении личных счетов, а Гучков и Родзянко — в преследовании своих политических интересов. И, как считал Сухомлинов, именно для его “свержения” было затеяно “дело Мясоедова”65.

“Хотя о деяниях Сухомлинова много говорили и из уст в уста передавались самые ужасные подробности <…>, подтвердились худшие предположения”, — реагировали “Биржевые ведомости” на известие об аресте 20 апреля 1916 года бывшего военного министра. Помимо обвинений во всевозможных злоупотреблениях корыстного свойства (в том числе фигурировали факты получения взяток за размещение военных заказов на определенных заводах), в обвинительном акте значилась ст. 108 — “государственная измена”!66 Министр двора барон В. Б. Фредерикс утверждал, что суд над Сухомлиновым подорвет престиж власти, поскольку “разрастется в суд над правительством”, а через Думу “в чудовищных размерах разольется на улицу и проникнет в совершенно искаженном виде в народ и армию, пятная все, что ненавистно народу”67. Лидеры союзных государств также недоумевали: “Ну и храброе у вас правительство, раз оно решается во время войны судить за измену военного министра”68. Однако в то время фигура Сухомлинова оказывалась настолько одиозной для общественного мнения, что его решили безоговорочно принести в жертву. К тому же набиравшая обороты кампания по поиску “национальных изменников” выдвигала и новых “героев”…

“Глупость или измена?”

В последний год существования царской России стиль политических выступлений элиты (от социалистов до части правых националистов) определялся прежде всего фантомами борьбы с “изменой”, “темными силами”, “немецким засильем”. Развязанная властью кампания изобличения “шпионов”, призванная направить в это русло общественное недовольство поражениями на фронте, плохим обеспечением армии, хозяйственной разрухой в тылу, окончательно вышла из-под контроля. “Реальные политики”, не считая возможным игнорировать популярные слухи на тему “внутреннего врага”, сделали ее ключевой. Лидеры Прогрессивного блока, объединившего в августе 1915 года большинство депутатов Государственной думы, искренне полагали, что выполняют свой “патриотический долг”. Критика правительства, не способного привести страну к победе над внешним врагом, должна заставить власть предпринять реальные шаги по организации “национальной обороны”. Более того, оппозиция срывает коварный замысел “немецкой партии” и “придворной камарильи” заключить сепаратный мир с Германией — мол, подобное “национальное предательство” может привести страну к революции…

“На фронте развивалась сумасшедшая „шпиономания“, от которой мутились головы и в Государственной думе, — признавал известный правый депутат Думы В. В. Шульгин. — Разумеется, шпиономания — это отвратительная и неимоверно глупая зараза. Я лично не верю ни в какие „измены“, а „борьбу с немецким засильем“ считаю дурацко-опасным занятием. Я пробовал бороться с этим и даже в печати указал, что, „поджигая бикфордов шнур, надо помнить, что у тебя на другом конце“ <…>. Но все же нельзя с этим не считаться, когда все помешались на этом, когда последние неудачи на фронте приписывают тому, что некоторые генералы носят немецкие фамилии <…>. Измена… Это ужасное слово бродит в армии и в тылу <…>. Началось это еще с Мясоедова,
а теперь кого только не обвиняют? Вплоть до самых верхов бежит это слово,
и рыщут даже вокруг Двора добровольные ищейки”69.

Политики неумолимо становились все “решительнее” в использовании “компроматов” — слухов и неких подозрений “измены”. Во время доклада государю 30 мая 1915 года М. В. Родзянко с полной убежденностью говорил: в армии “ненавидят” Сухомлинова, в том числе в связи с “делом Мясоедова”, что в итоге вредит обороне страны70. Милюков, констатируя в Думе 19 июля 1915 года, что слухи “забираются высоко и никого не щадят”, представлял это в качестве тревожного для власти сигнала: “Как бы нелепы и фантастичны ни были подчас те формы, которые эти слухи принимают, в основе их лежит здоровое чувство народного самосохранения”. Лидер кадетов пока еще старался говорить не об “измене”, а о “господстве частных интересов над общественными” — особенно при распределении заказов в военном ведомстве за взятки; уход Сухомлинова “есть молчаливое признание, что наши обвинения были правильны”71. Октябрист Л. В. Половцев, считая невозможным удовлетвориться просто отстранением от должности военного министра, 10 февраля 1916 года
в Думе прямо предъявил претензии к верховной власти по поводу безнаказанности уличенного в измене Сухомлинова: “А тот злодей, который обманул всех лживыми уверениями о кажущейся готовности нашей к страшной борьбе, который сорвал с чела армии ее лавровые венки и растоптал их в грязь лихоимства и предательства, который грудью стал между карающим мечом закона и изменником Мясоедовым <...>. Министр головой ручался за Мясоедова, Мясоедов казнен, где же голова его поручителя? На плечах, украшенных вензелями (Бурные рукоплескания и голоса : браво)”72.

Все более резко звучала в выступлениях политиков тема борьбы с “немецким засильем”, причем главным воплощением этого явления однозначно представлялся Б. В. Штюрмер, назначенный премьер-министром в январе 1916 года (затем он возглавил также МВД и МИД). В. М. Пуришкевич в одной из самых ярких речей 12 февраля 1916 года, введя в оборот ставшее крылатым выражение “министерская чехарда”, направил главный удар на Штюрмера. Он заявлял о наличии могущественных “темных сил”, окружающих Верховную власть (“всякого рода Отрепьевых и отрепьев”), о “росте немецкого засилья и, скажу, подпольного влияния”73. Националисту Пуришкевичу вторил А. И. Гучков, обращаясь в августе 1916 года к начальнику штаба Верховного главнокомандующего генералу М. В. Алексееву с письмом, получившим широкую известность. Гучков объяснял “изменой” “хаос многовластия, в результате безвластья, которые водворились в деле снабжения за последнее время”, и то, что Особое совещание по обороне не имеет реального влияния. “Власть возглавляется
г. Штюрмером, у которого (и в армии и в народе) прочная репутация если не готового уже предателя, то готового предать”, — подчеркивал Гучков. “В руках этого человека ход дипломатических сношений в настоящем и исход мирных переговоров в будущем, а следовательно, и вся наша будущность”74.

“Изменническими” действиями “верхов”, собирающихся привести Россию к заключению “сепаратного мира”, объяснялись первопричины военных и хозяйственных неудач. В распространенном накануне ноябрьской (1916 года) сессии Думы письме Главноуполномоченного Всероссийского Земского союза князя Г. Е. Львова к М. В. Родзянко сами по себе слухи об “измене” выдавались за доказательство, что “открыто подозреваемое в зависимости от темных и враждебных России влияний” правительство “не может управлять страной и ведет ее по пути гибели и позора”. “Мучительные страшные подозрения, зловещие слухи о предательстве и измене, о тайных силах, работающих в пользу Германии и стремящихся путем разрушения народного единства и сеяния розни подготовить почву для позорного мира, перешли ныне в ясное сознание, что вражеская рука тайно влияет на направление хода наших государственных дел”75, — писал князь Львов, считавшийся прежде одним из наиболее умеренных и корректных либеральных деятелей. В качестве знакового события,
укреплявшего веру в возможность заключения “сепаратного мира”, была воспринята общественностью отставка С. Д. Сазонова. Не проходили бесследно для настроения лидеров думской оппозиции и сведения о попытках сторонников “сепаратного мира” поссорить верховную власть с союзниками. Как вспоминала супруга председателя Думы А. Н. Родзянко, “послы Франции и Англии жаловались Мише, что их принимают с трудом, и Германия через А. Ф. (Александру Федоровну. — И. А .) восстанавливает царя против союзников”76.

С происками “темных сил” и угрозой “сепаратного мира” оппозиция связывала назначение в сентябре 1916 года управляющим Министерством внутренних дел А. Д. Протопопова — товарища председателя Думы и одного из активистов Прогрессивного блока. Назначая Протопопова на один из ключевых министерских постов, Николай II рассчитывал сделать политический реверанс думскому большинству. Тем более что и Родзянко в июне 1916 года называл царю Протопопова как одного из приемлемых для общественности выдвиженцев во власть. И первоначально “призвание” Протопопова было воспринято сочувственно в думских либеральных кругах, а московский деловой мир отреагировал повышением курса ценных бумаг, особенно металлургических и нефтяных компаний. Но вместо “эры примирения правительства и общества” лидеры оппозиции вскоре развернули кампанию травли нового главы МВД. Главным мотивом стало стремление вождей Прогрессивного блока отмежеваться от коллеги, который, нарушив обет “властебоязни”, пошел на сотрудничество с царским режимом и создал опасный для политики оппозиции прецедент. Однако и в публичных выступлениях, и даже в частных беседах с самим Протопоповым (неудачей завершилась попытка объясниться с активистами блока на квартире Родзянко 19 октября 1916 года) в ход пускались слухи об “измене” и “темных силах”. “Мы не знаем, каким образом вы назначены, — говорил кадет А. И. Шингарев. — Слухи указывают на участие в этом деле Распутина; затем вы вступили в М<инистер>ство, главой которого является Штюрмер — человек с определенной репутацией предателя <...>. В ваше назначение освобожден и другой предатель — Сухомлинов (после пятимесячного заключения в Петропавловской крепости он был освобожден под домашний арест. — И. А. ), и вы заняли место человека, который удален за то, что не захотел этого сделать <...>. При вас же освободили Ман<асевича>-Мануйлова, личного секретаря Штюрмера, о котором ходят самые темные слухи...”77

Накануне думской сессии, открывавшейся 1 ноября 1916 года, лидеры оппозиции решили пойти ва-банк. Ставка была сделана на беспрецедентные по резкости разоблачения “темных сил”, усиленные мощной патриотической риторикой. Как цинично формулировал А. И. Шингарев, “если есть злая воля, в которую верит страна, которая с дьявольской ловкостью готовит обстановку сепаратного мира, — надо в это ударить. Надо сказать это стране, назвав это действие изменой. Она (Дума. — И. А. ) скажет, где опасность,
и будет звать к победе. Это вызовет удовлетворение <...>. Мы пойдем навстречу собственным словам и мыслям народа и попадем в самое больное место!”78 Лидер и идеолог Прогрессивного блока Милюков, склоняясь к необходимости обострить позицию думского большинства по отношению к власти, боялся, что кадеты упустят политическую инициативу. Обосновывая политическую “смелость”, Милюков призывал думать о предстоящей избирательной кампании: “Жизни этой Думе остался всего один год, и у этой Думы остается в распоряжении только одна сессия, чтобы показать, что она такое. Как она себя покажет в эту сессию и с чем она явится перед лицом своих избирателей. Ответом же будет 5-я Дума”79. Оказали влияние и делегаты
собравшейся 22—24 октября конференции кадетской партии, особенно приехавшие из провинции. Они добились признания целесообразным развернуть мощную атаку на власть под популярным лозунгом устранения “темных сил”, символизируемых Штюрмером и Протопоповым80.

“Историческим” сразу окрестили заседание Думы 1 ноября 1916 года. Первым делом депутаты приняли жесткую декларацию Прогрессивного блока с требованием отставки деятелей, пребывание которых у власти “грозит опасностью успешному ходу нашей национальной борьбы”. Программная же речь Милюкова, в которой он неоднократно повторял вопрос “Что это — глупость или измена?”, вызвала колоссальный общественный резонанс. “Не было министерства и штаба в тылу и на фронте, в котором не переписывались бы эти речи, разлетавшиеся по стране в миллионах экземпляров, — с удовлетворением констатировал лидер кадетов. — Этот громадный отзвук сам по себе превращал парламентское слово в штурмовой сигнал и являлся красноречивым показателем настроения, охватившего всю страну. Теперь у этого настроения был лозунг, и общественное мнение единодушно признало 1 ноября 1916 г. началом русской революции”81. Речи Милюкова и других ораторов, произнесенные с думской трибуны, пользующейся огромным доверием в обществе, придавали дополнительную убедительность слухам об “измене”. “Эти слова (“глупость или измена?” — И. А. ) били как молотом по голове, ибо они формулировали как раз то страшное, что всех мучило, — вспоминал Оболенский. — Я возвращался с этого заседания Думы с чувством одержанной победы. Беспощадные слова, сказанные откровенно, перед всей Россией, восприняли как смертельно опасное оружие, вонзенное в самое сердце врага”82. Шульгин констатировал: “Речь Милюкова была грубовата, но сильная. А главное, она совершенно соответствует настроению России. Если бы каким-нибудь чудом можно было вместить в этот белый зал Таврического дворца всю страну и Милюков повторил бы перед этим многомиллионным морем свою речь, то рукоплескания, которыми его приветствовали бы, заглушили бы ураганный огонь „150 парков снарядов“, изготовленных генералом Маниковским по „приказу“ Особого совещания”. Тем не менее, отмечал Шульгин, “факты измены” были не очень убедительны!83

И действительно, важнейшая, долго готовившаяся речь Милюкова не содержала никаких “доказательств измены”. Впоследствии он признавал, что практически единственной основой для “разоблачений” были настроения в политических и дипломатических кругах союзных стран, где внешнеполитическая деятельность Штюрмера производила “удручающее” впечатление, — лидер кадетов наблюдал их во время визита в Европу в составе парламентской делегации84. Помимо слухов Милюков опирался на сведения из швейцарской социал-демократической газеты о германских мирных предложениях, якобы направленных Штюрмеру. Пригодились также прочитанные по-немецки цитаты из австрийской газеты, где имя “молодой императрицы” упоминалось в связи со слухами о существовании “прогерманской партии”, — это могло восприниматься как прямое обвинение Александры Федоровны в “измене”.

Безответственность громких обвинений, бросавшихся с думской трибуны, — характерная черта психологии политиков, оказывавших огромное влияние на массовое сознание накануне Февральской революции. Многие “звездные” ораторы впоследствии (в показаниях Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства и особенно в эмигрантских воспоминаниях) будут подчеркивать весьма характерное обстоятельство. Оказывается, ни у кого из них не было, по сути, достоверных данных об “изменах” высокопоставленных сановников, не говоря уже о государе и государыне (допускалось разве что присутствие “темных личностей” в окружении министров, а также рядом с Распутиным). Пытаясь снять часть ответственности за использование мифов на тему “внутреннего врага”, политики фактически лишь подтверждали: слухи, циркулировавшие накануне Февраля 1917-го, сыграли, не в последнюю очередь, роковую роль для самодержавия…

А тогда, в последние предреволюционные месяцы, лидеры оппозиции полагали, что им ни в коем случае нельзя ослаблять “бурю и натиск”. Увольнение премьера Штюрмера государем могло создать, по словам Милюкова, “впечатление полной победы Думы”. Казалось, что впервые, “явочным порядком”, верховная власть склонилась к признанию канонического для либералов принципа “ответственного министерства”: вотум недоверия привел к отставке главы правительства. Однако назначенный председателем правительства А. Ф. Трепов, причислявшийся к группе достаточно либеральных бюрократов, Думой был освистан! В сложнейший для страны момент парламентское большинство было явно не готово к сотрудничеству с властью, к поиску хоть какого-то взаимопонимания. Отмечая, что благодаря отставке Штюрмера “страна признала нас своими вождями”, Милюков предостерегал о недопустимости для авторитета Думы останавливаться. Лидер пугал с думской трибуны коллег тем, что в противном случае пойдет “волна разочарования и недоверия к нашим силам”: “Наша победа не довершена, наша цель не достигнута, и это нужно громко признать”85.

Между тем в среде либеральной интеллигенции укреплялось предчувствие, что надвигается “что-то грозное” и перед этим бессильна и власть, и оппозиция, и Дума. Чрезмерной сосредоточенностью оппозиции на “устранении помех победоносному окончанию войны” И. В. Гессен объяснял причину того, что “хотя воздух насыщен был предчувствиями и предсказаниями революции, с каждым днем она рисовалась воображению все более неизбежной, никто не распознал ее лица”86. При этом у общественности, пережившей и “патриотическое воодушевление”, и “патриотическую тревогу”, и увлечение борьбой с “национальной изменой”, колебалась вера в самый священный догмат — о спасительной необходимости “работы на оборону”. В. А. Оболенский характеризует это настроение как “ощущение все растущей тревоги, порой доходившей до отчаяния и усугубляющейся сознанием какой-то фатальности приближающейся грозы, предотвратить которую уже нельзя”. “В возможность победы на фронте уже никто не верил. Одна надежда осталась на союзников... — признавал Оболенский. — Мы еще считали своим долгом говорить какие-то бодрые слова, ибо отдали войне слишком много душевных сил, чтобы отказаться от столь пошло звучавшего теперь лозунга — „война до победного конца“, но это было уже с нашей стороны лицемерием. Даже самым близким людям мало кто решался выдать свои сомнения относительно исхода войны, но ни прежней веры, ни патриотической энергии в обществе уже не чувствовалось”87. “С каждым днем становилось яснее, что Россия войну проигрывает, — вспоминал
Ф. И. Шаляпин. — Все чувствовали, что надвигается какая-то гроза, которую никто не решался называть революцией, потому что не вязалось это никак с войной”88.

Слова А. Ф. Керенского, лидера фракции “трудовиков”, прозвучали в Думе как вызов. “Я, гг., думаю, что это была величайшая ошибка — стремление везде и всюду искать изменников, искать каких-то немецких агентов, свергать отдельных Штюрмеров или Распутиных под влиянием легенды о „темных силах“, легенды об измене, легенды о немецком влиянии, — утверждал Керенский. — У нас, гг., есть гораздо более опасный враг, чем немецкие влияния, чем предательство и измена отдельных лиц. Это система (голоса : верно); это система безответственного деспотизма, система средневековых представлений о государстве не как об европейском современном государстве, а как о вотчине, где есть господин и холопы”. Когда председательствующий попросил оратора пояснить, что он подразумевает, говоря, что “с нарушителями закона есть только один путь борьбы — физического их устранения”, Керенский откровенно заявил: “Я имею в виду то, что совершил Брут во времена Древнего Рима”!89 Это говорилось 14 февраля 1917 года, в день открытия последней сессии Думы. Планировавшиеся на этот день демонстрации рабочих были отменены по настоянию лидеров Прогрессивного блока. Однако, полемизируя с либералами, социалисты предупреждали: революция началась, и, независимо от воли думского большинства, “уже начинает говорить улица”…

Либеральные лидеры оппозиции, на фоне продолжающейся истерии с разоблачением “измен”, не осознавали, что, дискредитируя власть, подрывая остатки доверия к ней, они играют в опаснейшие игры с “призраком революции”. Они предпочитали верить, что только пугают власть и не подталкивают страну к революции. Напротив, по аналогии с мифом о готовности власти заключить “сепаратный мир”, в том числе под предлогом предотвращения революции, оппозиция заявляла накануне Февраля 1917 года: это сам царизм и связанные с ним “темные силы” хотят с помощью полицейских провокаций устроить революционные беспорядки. Волнения будут использованы для установления жесткой диктатуры, расправы с Думой и, разумеется, заключения сепаратного мира с Германией! Столь иезуитский замысел идеально соответствовал психозу “шпиономании” — во всех ее проявлениях. Возможно, кто-то из оппозиционеров и верил в эти фантомы. Но, несомненно, никто из либеральных идеологов и вождей не представлял себе характера предстоящей революции, ее разрушительных масштабов и неуправляемости. До последнего момента они не могли — или не хотели — замечать и ее приближения.

Заложники мифов

27 февраля 1917 года столичная политическая элита испытала глубочайший шок, оказавшись застигнута врасплох стихийными, неподвластными ей событиями. Императорская Россия буквально в считанные часы погибла на глазах растерянных, дезориентированных политиков. Укоренившиеся в менталитете политиков стереотипы “шпиономании” и поиска “национальной измены” сразу наталкивали на мысль… о происках немецких агентов. “Подобные вещи могут делать лишь немцы, наши враги”90, — панически реагировал А. И. Шингарев на известие о взятии восставшими солдатами Главного артиллерийского управления. Изданный Петроградским советом приказ № 1, устанавливающий “революционную дисциплину” в войсках, М. В. Родзянко встретил с возмущением: “Кто это написал? Это они, конечно, мерзавцы. Это прямо для немцев... Предатели... Что теперь будет?”91 На одном из первых заседаний Временного правительства П. Н. Милюков, новоиспеченный глава МИДа, заявлял: “ни для кого не тайна, что германские деньги сыграли свою роль в числе факторов, содействовавших перевороту”, в чем возмущенный министр юстиции А. Ф. Керенский усмотрел попытку “оклеветать святое дело великой русской революции”92. Военный и морской министр А. И. Гучков просил Родзянко удалить из аппарата Думы двух сотрудников (барона Ферзена и некоего Гесса), поскольку “их немецкое происхождение вызывает сомнение русских людей в их преданности русскому делу” — “дабы не возбуждать напрасно тревожные настроения в войсках”93. В обращениях же к солдатам Гучков традиционно призывал бороться со “шпиономанией”: “Не слушайтесь сеющих рознь. Много немецких шпионов, скрываясь под серой солдатской шинелью, мутят и волнуют вашу среду”94.

В духе оппозиционных идеологем на тему “измены” революция объявлялась “национальной”. Создавались мифы, что “великая”, “славная” революция — это реакция народа на военные неудачи царизма и его неспособность организовать “работу на оборону”, на слухи о “предательстве” правящих верхов, готовивших сепаратный мир. Оправдывая свержение самодержавия как вынужденный “акт национальной самозащиты”, политики превозносили силу “патриотического духа” народа, уверяли, что теперь принципиально изменяется смысл войны и демократическая Россия в союзе с ведущими демократическими государствами ведет “войну за Свободу”.

Естественно, традиции “шпиономании” весьма колоритно интерпретировались в массовой смеховой культуре, особенно в первые недели “карнавала Свободной России”. Например, с учетом новейшей политической конъюнктуры новый смысл приобретала такая привычная народная игрушка, как “тещин язык”: “Штюрмеров язык, / Длинен да велик, / Покоя не знает, / Про все немцам болтает”. Надувной шарик именовался “старым режимом”: “Надувается простым ртом и одной губой, а лопается с ба-а-льшим шумом!” Ярлык “изменника” сопутствовал сатирическому образу Сухомлинова: “Он вел войну по-рыцарски, то есть вполне откровенно. Никаких секретов, никаких тайн! Немцы, кажется, хорошо платили за откровенность”. В одном из анекдотов Верховный главнокомандующий Николай Николаевич на вопрос приехавшего на фронт Николая II “Далеко ли немцы?” отвечает, указывая на стоящего рядом с государем министра двора барона В. Б. Фредерикса: “В двух шагах!” В общем, лубочная “картина мира” — применительно к недавнему прошлому — хорошо вписывалась в мифологию “глупости или измены”:

На Руси в почете немцы,

Правят Русью иноземцы…

Всюду вылезли шпионы —

Имена им легионы!

Сложнее было с сегодняшними реалиями, требовавшими срочного (не дожидаясь созыва заветного “хозяина земли русской” — Учредительного собрания) решения многих важнейших для страны проблем. Недостаточно было одних лишь красивых идеологических мифов, складывавшихся в умах политиков и внушавшихся “гражданам Свободной России” с помощью потоков однообразной политической риторики (с плохо усваиваемыми установками и просто быстро “надоедающей”).

Мифы о “патриотизме свободного народа”, явная переоценка его готовности воевать “до победного конца” политиками, оказавшимися у власти, играли роковую роль.

“Усталость” от трех лет войны и нежелание продолжать ее во имя каких-то новых идей оборачивались массовым дезертирством, падением дисциплины в действующей армии. Правящая элита реагировала на это еще большей пропагандистской активностью. Провал летнего наступления русской армии свидетельствовал: в сложившейся ситуации Россия неспособна полноценно участвовать в войне. Однако ничего не было сделано, чтобы найти достойную и приемлемую для союзников форму выхода России из войны. Идеологема “революция ради победы”, вытекавшая из дофевральской “патриотической риторики” оппозиции, оказывалась теперь фикцией. В. Д. Набоков считал принципиальной ошибкой “неправильное понимание того значения, которое война имела в качестве фактора революции, и нежелание считаться со всеми последствиями, которые революция должна была иметь в отношении войны”. Одна из основных причин революции — утомление войной и нежелание ее продолжать. “Если бы в первые же недели было ясно осознано, что для России война безнадежно кончена и что все попытки продолжать ее ни к чему не приведут <…> катастрофу, быть может, удалось бы предотвратить, — отмечал Набоков. — Я глубоко убежден, что сколько-нибудь успешное ведение войны было просто несовместимо с теми задачами, которые революция поставила внутри страны, и с теми условиями, в которых эти задачи приходилось осуществлять”95.

Но демократическая правящая элита предпочитала уповать на привычные политико-психологические модели поведения и пропагандистские стереотипы, во многом повторяя печальный опыт своих предшественников.

К примеру, политической близорукостью оказался расчет, что с большевизмом в России можно покончить, дискредитировав Ленина и его соратников как “немецких шпионов” (мол, не случайно под видом “интернационализма” они выступают против “империалистической войны” и борьбы России “за Босфор и Дарданеллы”!). Власть надеялась, что, если навесить на большевизм ярлык “национальной измены”, из-под него чудесным образом будет выбита социально-психологическая почва. При этом предполагалось, что можно и далее затягивать решение острейших, волнующих народные массы вопросов!

Был спровоцирован и новый вариант “дела Мясоедова”, возможно даже более грандиозного по своим последствиям (с точки зрения ущерба для авторитета власти, обеспечения ее собственной безопасности и т. д.). Обвинив в “измене” Верховного главнокомандующего генерала Л. Г. Корнилова, а затем “ликвидировав” “контрреволюционный мятеж”, Керенский и его ближайшие соратники одержали поистине пиррову победу. Политическая (и даже психологическая) ситуация в стране существенно изменилась. Вместо столь необходимой консолидации умеренных политических сил от Временного правительства отвернулись многие либеральные круги, крупный бизнес, влиятельная часть военной верхушки, что в конечном счете облегчило большевикам приход к власти.

Продолжая исторические параллели, можно вспомнить воскресшую после Февраля 1917-го безудержную “министерскую чехарду” (сменилось четыре состава Временного правительства за восемь месяцев!). И нежелание “выдвинутых революцией” политиков, объявивших о присвоении Временным правительством “всей полноты власти”, опираться на парламент (в дни Февральского переворота Дума была фактически досрочно упразднена). Очевиден и политический вакуум, а также отсутствие у Временного правительства надежной вооруженной силы, способной противостоять даже не массовому стихийному восстанию (как в Феврале 1917-го), а заранее запланированным и не слишком секретным действиям небольших отрядов “штурмовиков”-красногвардейцев…

Пожалуй, успешно завершился лишь один “проект”, имевший принципиальное значение для политиков, которые пришли к власти под знаком мифов “шпиономании”. В сентябре 1917 года был приговорен к бессрочной каторге Сухомлинов. Бывшего министра, в числе прочего, признали виновным в передаче секретных сведений Мясоедову — “заведомо для него состоявшему агентом Германии”. “Преступления” эти относятся к 1911—1912 годам, когда Мясоедов не являлся осужденным, а все прозвучавшие в газетных публикациях подозрения по итогам проверок были опровергнуты! Тем не менее обвинения, использовавшиеся лидерами оппозиции в большой политической игре, оказались как бы “узаконены” — “для истории”. Впрочем, никакого практического значения это уже не имело — прежде всего для самих “разоблачителей”. Судьба же Сухомлинова сложилась относительно благополучно. Семидесятилетний
генерал, осужденный одним свергнутым режимом за преступления на службе у другого, не представлял особой ценности для большевиков. 1 мая 1918 года Сухомлинов был освобожден. Наступало время других “шпионов” и “врагов народа”…

4 Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. М., 2006. С. 260—261.

5 Редигер А. Ф. История моей жизни. Т. 1. М., 1999. С. 277.

11 Шидловский С. И. Воспоминания. Ч. 2. Берлин, 1923. С.14.

15 Оболенский В. А . Моя жизнь, мои современники. Paris, 1988. С. 258— 459.

23 Огонек. 1914. № 35.

24 Гиппиус З. Н. Стихотворения. Живые лица. М., 1991. С. 154—155.

25 Гиппиус З. Н. Дневники. Воспоминания. Мемуары. Минск, 2004. С. 33.

28 ОР РНБ. Ф. 1000. Оп. 2. № 765. Л. 283.

34 Цит по: Милюков П. Н . Тактика фракции народной свободы во время войны. Пг., 1914. С. 6.

35 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. Сессия III. Пг., 1915. Стб. 51—52.

36 Милюков П. Н . Воспоминания. М., 1991. С. 384—387, 390.

37 Там же. С. 391—393.

39 Гиппиус З. Н. Дневники... С. 30, 33.

40 Станкевич В. Б . Воспоминания. 1914—1920 годы. Берлин, 1920. С. 18—19.

41 Чуковский К. И. Дневник. 1901—1969: В 2 т. Т.1: Дневник. 1901—1929. М., 2003. С. 78.

42 Мельгунов С. П. На путях к дворцовому перевороту (Заговоры перед революцией 1917 г.). Париж, 1979. С. 11, 13, 15.

43 Шацилло К. Ф. От Портсмутского мира к Первой мировой войне: Генералы и политика. М., 2000. С. 337—340, 345—352.

44 Шидловский С. И. Указ. соч. С. 21.

45 Тыркова А. Федор Измайлович Родичев // Новый журнал. Кн. 38. 1954. С. 222.

46 Падение царского режима. М., Л., 1926. Т. VI. С. 256.

47 РГИА. Ф. 1571. Оп.1. Л. 3—4 об.

48 Хрущов А . Андрей Иванович Шингарев: Его жизнь и деятельность. М., 1918. С. 69.

49 Гиппиус З. Н. Дневники... С. 48.

50 См., например: Войтинский В. С. Крестьянин, рабочий и солдат. Пг., 1917. С. 10.

51 Верховский А. И. Россия на Голгофе (Из походного дневника 1914—1918 г.). Пг., 1918. С. 34.

52 Данилов Ю. Н. Указ. соч. С. 273—274.

53 Резанов А. С. Немецкое шпионство. (Книга составлена по данным судебной практики и другим источникам.) Изд. 3-е. Пг, 1915. С. 227.

54 Там же. С. 33.

55 Немецкие шпионы. М., 1914. С. 12—17, 22—23.

56 См.: Шацилло К. Ф. “Дело” полковника Мясоедова // Вопросы истории. 1967. № 2; Катков Г. М. Февральская революция. М., 2006. С. 141—155;

57 Савич Н. В. Воспоминания. СПб., 1993. С. 99.

58 Керсновский А. А. История русской армии. Т. 3. 1881—1915 гг. М., 1994. С. 262.

59 Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам. М., 1964. С. 67—68.

60 ОР РНБ. Ф. 1000. Оп. 2. Д. 765. Л. 298.

61 Верховский А. И. Указ. соч. С. 64—65.

62 Б. Б-аго. Суд над Мясоедовым (Впечатления очевидца) // Архив русской революции. Т. 14. Берлин, 1924. С. 135, 147.

63 Данилов Ю. Н. Указ. соч. С. 279.

64 См: Кирьянов Ю. И. “Майские беспорядки” 1915 г. в Москве // Вопросы истории. 1993. № 12. С. 137—150.

65 Сухомлинов В. А . Воспоминания. Мемуары. Минск, 2005. С. 348—349, 361—365.

67 Шацилло К. Ф. От Портсмутского мира к Первой мировой войне. С. 342.

68 Мельгунов С. П. Указ. соч. С. 72.

69 Шульгин В. В. Дни. 1920. М., 1989. С. 117, 127.

70 Родзянко М. В. Крушение империи [Репринтное издание]. Харьков, 1990. С. 117.

71 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. Сессия IV. Пг., 1915. Стб. 99—101.

72 Там же. Стб. 1292.

73 Там же. Стб. 1502—1503.

74 РГИА. Ф. 32. Оп. 1. Д. 171. Л. 4—5.

75 РГИА. Ф. 1623. Оп. 1. Д. 448. Л. 1—2.

76 К истории последних дней царского режима (1916—1917 гг.) // Красный архив. 1926. Т. 1(14). С. 241—242.

77 Блок А. А. Последние дни императорской власти. Пб., 1921. С. 145.

78 Прогрессивный блок в 1915—1917 гг. // Красный архив. 1932. Т.1—2 (50—51). С. 92.

79 РГИА. Ф. 1278. Оп. 5. Д. 446. Л. 269.

80 См.: Кризис самодержавия в России 1895—1917. Л., 1984. С. 614—615.

81 Милюков П. Н. История Второй русской революции. Т. I. Вып. I. София, 1921. С. 34.

82 Оболенский В. А. Указ. соч. С. 502.

83 Шульгин В. В. Указ. соч. С. 130—131.

84 Падение царского режима. Т. VI. С. 343—345.

85 Государственная дума. Четвертый созыв. Сессия V. Пг.,1916. Стб. 1173.

86 Гессен И. В. В двух веках. Жизненный отчет // Архив русской революции. Т. 22. Берлин, 1937. С. 354—355.

87 Оболенский В. А. Указ. соч. С. 503.

88 Шаляпин Ф. И. Маска и душа. М., 1990. С. 152.

89 Государственная дума. Четвертый созыв. Сессия V. Стб. 1353.

90 Скобелев М. 25 февраля — 3 марта (воспоминания бывшего члена с.-д. фракции Государственной думы) // Вечерняя Москва. 1927. 12 марта.

91 Шульгин В. В. Указ. соч. С. 217.

92 Набоков В. Временное правительство // Архив русской революции. Т. I. Берлин, 1921. С. 22—23.

93 РГИА. Ф. 1278. Оп. 5. Д. 1169. Л. 2—3об.

94 Авдеев Н. Революция 1917 г. (хроника событий). Т. 1. Январь—апрель. М.; Пг., 1923. С. 79.

95 Набоков В. Указ. соч. С. 41.

Залог успешного ведения войны - наличие национального согласия в обществе. Война выявляет прочность морально-психологического духа народа.

Народные стихийные манифестации в поддержку Сербии сразу же начались в российских городах в ответ на введение в России 13 июля 1914 г. Положения о подготовительном к войне периоде в связи с объявлением Австро-Венгрией войны Сербскому государству и бомбардировкой Белграда. Например, калужане массово выражали свою солидарность сербскому народу два дня подряд, 16 и 17 июля (здесь и далее даты приведены по ст. стилю). Пожелание победы сербскому народу продемонстрировала 10-тысячная манифестация, состоявшаяся в эти же дни в Туле.

О важнейших событиях в мире и внутри страны оперативно информировала российская пресса. Газеты также не замедлили сообщить о выступлениях российских граждан, показавших свою солидарность с властью по поводу агрессивных действий Австро-Венгрии, и объявили о сборе средств на нужды сербов. Надо отметить, что и раньше международные события, особенно такие, которые так или иначе затрагивали интересы России, например, Боснийский кризис 1908 г., конфликт из-за миссии Лимана фон Сандерса в 1913 –1914 гг., благодаря российской периодической печати не оставались без внимания граждан.

Массовые патриотические акции продолжились после обнародования царских Манифестов от 20 и 26 июля о состоянии войны России с Германией и Австро-Венгрией, в которых народ призывался на защиту Отечества и союзной Сербии, а также в связи с сообщением Министерства иностранных дел от 20 июля «О событиях последних дней», где говорилось о германском ультиматуме, предъявленном России, и последовавшем затем объявлении нам войны. Царские манифесты, сообщение МИД печатали все газеты, они распространялись и в виде объявлений. Святейший Синод, в свою очередь, обратился к чадам своим с призывом защитить братьев по вере и «постоять за славу Царя, за честь Родины», а также к единению и мужеству в годину испытаний. Архипастыри и пастыри призывались поддерживать в народе любовь к Отечеству. Монастыри, церкви и православная паства призывались к пожертвованиям в пользу раненых и больных воинов, семейств призванных на войну, к отводу помещений под госпитали, а также к подготовке лиц для ухода за ранеными и больными воинами. Во всех церквах предписывалось установить особые кружки в пользу Красного Креста.

С началом войны был учреждён Комитет народных изданий, который бесплатно через имевшуюся в стране сеть народных домов и университетов, рабочих клубов, культурно-просветительных обществ, воскресных школ рассылал печатные издания по военно-патриотической тематике, к примеру, такие как «Великая война», «Русский солдат», «Попечение о солдатских семьях» и множество других. Уездные предводители дворянства, земские начальники, духовенство и другие должностные лица участвовали в распространении этой литературы. Святейший Синод выпускал большими тиражами популярные очерки и рассказы о начавшейся войне «Не в силе Бог, а в правде», адресованные для школ и народа.

Как видим, граждане России были оповещены об оборонительном характере войны, о том, кто напал на Россию и за что воевать. Пресса фиксировала в этот период небывалый всесословный подъём патриотических настроений.

Протестные настроения рабочих по всей стране уступили место настрою на борьбу с врагом внешним. Например, в рабочем Брянске 21 июля 15 тысяч рабочих участвовали в патриотической манифестации. Очевидец происходивших событий русский общественный и политический деятель, историк, публицист и философ П.Б. Струве отметил в ноябре 1914 г.: «Война сильнее всяких проповедей учит нас патриотизму. Мы ощутили себя в войне нацией и государством, русскими и Россией».

С объявлением всеобщей мобилизации на призывные пункты прибывали чины запаса и ратники I разряда, перечисленные в ополчение из запаса, в количестве, как правило, больше запланированного. Готовились помещения для их приёма, расквартирования, места для приёма пищи. Полным ходом шла поставка в войска лошадей, повозок и упряжи. До конца 1914 г. успешно прошло ещё три призыва воинов. Это были ратники ополчения I разряда, не проходившие военную службу, кроме того в октябре в установленные сроки был проведен ежегодный призыв новобранцев.

Жёнам, детям и другим нетрудоспособным членам семей мобилизованных запасных и ратников I разряда выплачивались продовольственные пособия (пайки) от казны. За государственными и земскими служащими сохранялась заработная плата, которая выплачивалась семьям. Размер пособия с начала войны до 1 декабря 1914 г. составлял 2 руб. 82 коп. (и 1 руб. 41 коп. на каждого ребенка до 5 лет) в месяц.

В сентябре 1914 г. был разработан порядок награждения лиц, «действительно оказавших заслуги делу блистательного в сем году выполнения мобилизации», в начале 1915 г. была учреждена медаль «За труды по отличному выполнению всеобщей мобилизации 1914 года». Награждения последней военной медалью имперского периода стало массовым, награждались как непосредственные участники работ по мобилизации на местах, так и разработчики планов в рамках этого крупномасштабного мероприятия.

Местная кустарная промышленность уже в 1914 г. выполняла военные заказы. В результате до конца года были изготовлены и отправлены в действующую армию овчинные полушубки, тёплые суконные пиджаки, сапоги и другое вещевое и обозно-хозяйственное имущество. Для обеспечения надежного снабжения армии, численность которой значительно возросла, с 1914 – 1915 сельскохозяйственного года хлебопроизводящие губернии стали поставлять хлеб государству по установленным ценам, в отличие от довоенного периода, когда государство не занималось этим вопросом.

Проводы в армию в губернских и уездных центрах сопровождались шествиями и митингами, вначале стихийными, а затем и организованными. Люди несли флаги, портреты императора.

Участниками шествий многократно исполнялся гимн «Боже, царя храни!», играл оркестр. На многолюдных организованных торжественных проводах присутствовали представители военной и гражданской властей, духовенства. Мероприятия сопровождались молебном о здравии императора и даровании победы русскому .

С началом войны к воинским начальникам стали обращаться добровольцы, желавшие пополнить ряды действующей армии. В связи с этим учебным заведениям Министерства народного просвещения в октябре 1914 г. разрешили «производить испытания» по программе для вольноопределяющихся II разряда, желавших поступить на военную службу. И такая работа была незамедлительно развёрнута. Газеты писали о юных гражданах России, желавших быть причастными к событиям, развернувшимся на фронтах Великой войны.

Действенной формой патриотизма, помимо добровольчества, стало участие широких народных масс в благотворительной деятельности в пользу призванных в действующую армию, их семей, раненых и больных воинов при непосредственном участии губернаторов и других должностных лиц. Все сословные общества, включая крестьянские, собирали пожертвования. В воинские части, выступавшие на фронт, следом отправлялась тёплая одежда, лекарства, холст, мыло, табак, чай, сахар, продукты питания и множество других вещей. К празднику Рождества 1914 г. дополнительно отсылались подарки. При этом не были забыты и воины, находившиеся на лечении в местных госпиталях и лазаретах. Для них устраивались чаепития, организовывались концерты, спектакли, киносеансы, встреча Нового года. После Рождества начался сбор пожертвований и проведение массовых благотворительных мероприятий с целью приобретения подарков к следующему большому празднику – Пасхе.

Император Николай II до конца 1914 г. объехал губернии Европейской России и Кавказский регион с целью сбора средств на военные нужды. Курское земство пожертвовало 1 млн рублей, дворянство – 75 тысяч, крестьянство – 60 тысяч. В Туле дворянство вручило императору 40 тысяч рублей.

В Орле крестьянская депутация заверила царя о готовности отдать хлеб армии из своих запасов и, если потребуется, то всё, до последнего зерна.

В Воронеже земство и дворянство пожертвовало по 25 тысяч рублей, город – 10 тысяч рублей, купечество – 17 тысяч. В Рязани земство и дворянство передали государю по 10 тысяч рублей, а также мёд, холст и прочие продукты.

Когда первые раненые в августе 1914 г. стали прибывать в тыловые губернии в количестве, которое имевшаяся лечебная сеть не в состоянии была разместить, срочно потребовалась помощь населения. Люди с большим энтузиазмом принимали участие в разгрузке, переноске и перевозке раненых, они предоставили для раненых помещения в своих домах, собирали перевязочный материал и лекарства, бельё, денежные средства, безвозмездно дежурили при больных, занимались оборудованием лазаретов под руководством специалистов. Так, в Орловской губернии крестьяне Лавровской волости Орловского уезда, собрали к ноябрю 1914 г. 6 тыс. руб. на лечение раненых в открытом ими лазарете имени своей волости на 40 коек. Орловское губернское земство внесло 100 тыс. руб. на оборудование госпиталя при губернской земской больнице. В с. Мятлеве Медынского уезда Калужской губернии был открыт лазарет на 20 коек, на содержание которого по подписке среди жителей Мятлева были собраны необходимые средства. Помещение для лазарета безвозмездно предоставил купец М.В. Арефьев. Только при действенной помощи граждан, к которым губернаторы обратились за содействием, в оптимальные сроки была создана надежная система помощи раненым и больным воинам. Фронтовики, эвакуированные в тыл, с первых дней почувствовали всеобщую заботу и внимание к своим нуждам.

Часть созданных лечебных учреждений в дальнейшем содержалась исключительно или частично на благотворительные средства. В госпиталях и лазаретах именные койки содержали частные лица, сословные и акционерные общества, учреждения.

К примеру, в Калуге одним из первых заявил о готовности содержать койки для раненых купец II гильдии, личный почётный гражданин М.М. Фишер. Супруга губернатора кн. А.Е. Горчакова высказала то же пожелание в память её сына, корнета В.С. Горчакова, погибшего в первые дни войны.
В городском первом госпитале Калуги содержали по 1 койке заключённые губернской тюрьмы, чины калужской контрольной палаты, воспитанницы женской учительской семинарии, частное реальное училище Ф.М. Шахмагонова, Н.В. Теренин. В земском госпитале № 1 именных коек было 6, из них 3 – Перемышльского уездного земства, одна – памяти кн. В.С. Горчакова, по одной койке содержали служащие Калужского реального училища и депутат IV Государственной думы от Калужской губернии Н.Н. Яновский. В уездах именные койки содержали и представители высшей знати, такие как граф С.Л. Пален и кн. З.Н. Юсупова, и сельские попечительства, и учащиеся, и крестьяне, и различные общества и объединения.

Повсеместно для подготовки вспомогательного медицинского персонала местные комитеты Всероссийского Земского союза при содействии обществ врачей объявили наборы на бесплатные курсы по уходу за больными и ранеными воинами и по подготовке санитаров-дезинфекторов. Причём количество желающих посещать курсы было гораздо больше официально объявленного набора.

Русская православная церковь также внесла свой вклад в дело попечения о раненых. Московской Епархией к 10 октября 1914 г. было открыто 90 лазаретов на 1200 мест. В российских губерниях в августе 1914 г. при Духовных консисториях были образованы «Временные комитеты для оказания помощи раненым и больным воинам и семействам лиц, призванных на войну». Комитеты осуществляли идею организации на личные средства епархиального духовенства лазаретов в губернских и уездных городах. Епархии по всей стране из своих доходов стали делать отчисления: 1 и 2 % от доходности церквей, причтов и жалованья духовенства. Кроме того, каждая церковь в 1914 г. пожертвовала по 50 рублей на нужды, связанные с войной. Церковноприходские школы собирали пожертвования деньгами, вещами и продуктами. Так, Ильинская церковноприходская школа Козельского уезда Калужской губернии отправила в ноябре 1914 г. на фронт два тюка теплых вещей, белья, табачных изделий и письмо следующего содержания: «Славные, могучие и быстрокрылые наши орлы – отцы и братья! Шлём Вам с милой родины разного белья для укрепления новых, непоколебимых сил, на сокрушение векового русского врага – проклятого немца. Вперед, наши отцы и братья. За Вами стоят твёрдой стеной – Ваши дети! Смелее вперёд! Ура!».

Надо отметить, что в деле благотворительности принимали активное участие представители всех религиозных конфессий и течений многонациональной Российской Империи: мусульмане, католики и протестанты, буддисты, иудеи, старообрядцы и т.д.

С началом войны губернаторы возглавили все местные общественные комитеты, созданные для помощи армии и всем жертвам войны, в т.ч. местные управления Российского общества Красного Креста (РОКК), губернские попечительные комитеты о больных и раненых воинах. Наряду с губернаторами, в эти комитеты вошли представители земских и городских управ. Благотворительность являлась неотъемлемой частью деятельности РОКК со дня его основания в 1867 г., она стала также неотъемлемой частью деятельности всех комитетов, созданных в провинции в связи с войной. Распоряжением губернаторов в сентябре 1914 г. в пределах губерний и областей был проведён сбор пожертвований «деньгами и вещами» в пользу общества Красного Креста на помощь раненым и больным воинам, кроме того, население призывалось и впредь участвовать в пополнении израсходованных запасов белья и перевязочных средств общества Красного Креста. Обществу Красного Креста стали перечислять доходы от тиражирования и продажи сообщений Российского телеграфного агентства о ходе военных действий. Супруги губернаторов, как правило, возглавляли Дамские комитеты для оказания помощи раненым и больным воинам, куда поступали ежемесячные отчисления от заработной платы и другие пожертвования.

С началом Первой мировой войны возникли Всероссийские благотворительные организации, которые наряду с РОКК, взяли на себя помощь пострадавшим от военных бедствий. Верховный совет по призрению семейств воинских чинов, призванных на войну, возглавила императрица Александра Фёдоровна. Император Николай II покровительствовал Обществу помощи пострадавшим на войне солдатам и их семьям.

За всё время войны царская семья затратила на благотворительность 20 млн фунтов стерлингов собственных средств, хранившихся в Лондонском банке.
Практически все представители Дома Романовых возглавили благотворительные организации военного времени: Комитет по оказанию временной помощи пострадавшим от военных бедствий – вел. княжна Татьяна Николаевна; Комитет по оказанию помощи семьям лиц, призванных на военную службу – сестра императрицы вел. кн. Елизавета Фёдоровна; Комитет по снабжению одеждой солдат, отправляемых из лечебных учреждений на родину – вел. кн. Мария Павловна и т.д.

Всероссийские благотворительные организации, созданные в связи с войной открывали в провинции свои отделения, кроме того, по инициативе самоуправлений и частных лиц возникли благотворительные организации местного уровня. С предложением о расширении благотворительной деятельности в провинции обратился в 1914 г. к губернаторам Скобелевский комитет для выдачи пособий потерявшим на войне способность к труду воинам при Николаевской академии Генерального штаба в Санкт-Петербурге. Комитет стал инициатором денежных отчислений из месячного содержания служащих. Добровольно отчисляли проценты от своей заработной платы служащие различных учреждений, предприятий, фабрик, заводов, земских и городских управ, преподаватели учебных заведений и мн. др. Отчисления зависели от размера их жалованья. Если годовой доход не превышал 600 руб., отчислялось 2 %, 1800 руб. – 3 %, свыше 1800 – 4 %.К примеру, служащие Калужского губернского по воинской повинности присутствия с августа 1914 г. по март 1917 г. отчисляли 2% из получаемого содержания на поддержку семей призванных в армию. Средства направлялись в Верховный совет по призрению семейств воинских чинов, призванных на войну, под председательством императрицы Александры Фёдоровны. Все благотворительные организации занимались сборами пожертвований деньгами, вещами, продуктами, которые облекались в разнообразные формы: кружечные сборы, подписные листы, лотереи и базары, многочисленные культурные мероприятия. Даты проведения всероссийских благотворительных сборов сообщались губернаторам заранее, а они сами давали разрешения на проведение благотворительных мероприятий местного уровня.

Местная печать информировала жителей о датах проведения массовых благотворительных акций, сообщала об их итогах, разъясняла, на что будут потрачены собранные денежные средства, помещала на своих страницах благодарности получивших материальную и моральную поддержку.
Редакции, кроме того, выступали в роли посредников, собирая пожертвования граждан для передачи их благотворительным организациям. На «нужды войны» собирали пожертвования все сословные общества: купеческие, дворянские, мещанские, крестьянские волостные сходы. Сельские общества составляли приговоры о пожертвованиях хлеба действующей армии из своих запасов. В годы войны претерпела изменения организационная сторона благотворительности, что выразилось, прежде всего, в массовом приближении «обывателя» к участию в благотворительной деятельности, ставшей важной составляющей общественной жизни военного периода.

Частью повседневной жизни граждан России в военный период были молебны и крестные ходы во славу русского оружия, поминовения погибших воинов. Так, по поводу взятия русской армией австрийских городов Львова и Галича в августе 1914 г. в губерниях совершались крестные ходы с «благодарственным молебствием о даровании победы русскому оружию и здоровья Государю, Верховному Главнокомандующему, всему царствующему дому и всероссийскому победоносному воинству».

Массовым выражением сопричастности тыла к происходящим событиям на фронте являлись поздравительные послания императору, членам императорской фамилии, Верховному Главнокомандующему, воинам действующей армии, депутатам Государственной думы с выражением верноподданнических чувств, поздравлениями по поводу одержанных побед. Их направляли как отдельные лица, так и организации, учреждения, сельские и волостные сходы, прихожане церквей, группы ремесленников, рабочих и т.д.

Исполнением национального гимна сопровождались киносеансы, концерты и театральные спектакли. Типичным примером может служить спектакль в пользу семей призванных на войну, организованный 24 августа 1914 г. артистами-любителями одного из уездных городков Российской Империи – Мосальска Калужской губернии. Перед началом местный исправник обратился к публике с речью, в которой рассказал «о последних победах доблестных наших войск в Галиции». «Ура государю императору!» было подхвачено присутствующими. Затем соединенными хорами певчих Мосальска и села Ивонина несколько раз был исполнен гимн, причём публика каждый раз в конце провозглашала «Ура!». Зал украшали национальные флаги союзных держав, Японии и «героической» Бельгии. Была устроена продажа цветов, флажков и значков за право курения. Популярным стало присвоение имён прославленных военачальников различным учреждениям, деятельность которых была связана с нуждами обороны.

События на фронтах волновали всех в России. Пресса, ориентируясь на существующие настроения, старалась предоставлять интересующую население информацию с максимальной оперативностью.
Периодическая печать имела решающее значение в формировании общественного мнения. С 90-х гг. XIX в. среди газет доминировали ежедневные, издававшиеся на частные средства, в которых затрагивались вопросы, имевшие значение для миллионов «новых читателей» из рабочей и крестьянской среды. Кроме того, в каждой губернии выходило как минимум по 2 официальных периодических издания – это губернские и епархиальные ведомости. Газеты выписывали не только горожане, но и сельские, и волостные правления, сельское духовенство и отдельные крестьяне. По числу и тиражам газет и журналов Россия не уступала таким европейским державам, как Англия, Франция и Германия. С началом Первой мировой войны тиражи почти всех газет выросли в 2–3 раза. Газеты раскупались за 1–2 часа. Текущие события войны, названной в прессе Второй Отечественной, сразу стали её главной темой. «Губернские ведомости» регулярно печатали списки убитых, раненых и без вести пропавших местных уроженцев.

С началом войны властью было признано целесообразным выселить из прифронтовых районов в тыловые губернии вражеских подданных и немцев русского подданства. Значительная часть населения считала, что этнические немцы хотят поражения России. Так, в тыловых губерниях рабочие не хотели видеть их на промышленных предприятиях, а служащие – в торговых заведениях, и со стороны крестьян наблюдалось такое же отношение к немцам-управляющим имениями.

В 1914 г. по стране прокатилась волна переименований городов, улиц, торговых заведений и замены немецких фамилий на русские.

Выгодной немцам, т.е. враждебной, население считало антивоенную агитацию леворадикальных элементов, а агитаторов – германскими шпионами. По этой причине не имели успеха попытки провоцирования нарушений общественного порядка во время воинских призывов в 1914 г. со стороны местных представителей партии большевиков, в чьи планы входило развязывание в России Гражданской войны. С началом войны социалисты попытались применять также тактику ведения пропаганды революционных идей так называемым «легальным» способом, т.е. используя трибуну разрешенных неполитических организаций. Однако первое же их выступление там обычно становилось последним, не находя отклика у членов этих организаций. В тот период люди откликались совершенно на другие инициативы, связанные со сбором средств на военные нужды, с организацией лазаретов для больных и раненых воинов.

Таким образом, большинство российского населения с самого начала войны, осознавая колоссальный размах вооружённой борьбы и откликаясь на призыв властей, посчитало своим долгом участвовать в общем деле одоления врага. Провинция стала главным источником пополнения людских, продовольственных и материальных ресурсов армии. Кроме того, патриотизм населения нашёл своё выражение в массовой благотворительной деятельности в пользу защитников отечества, находившихся в рядах войск, их семей, раненых и больных воинов.